— Хорошо бы и у нас такое ввести, — задумчиво произнес Олег, и его красивое лицо неприятно исказилось.
— Что ты, брат. Грех-то какой, христианскую душу губить. Над ней единый господь бог властен, — укоризненно заметил Юрий и поинтересовался: — А что у них за вера?
— Язычники они и во Христа не веруют, — кратко ответил Костя и тут же, пока они не остыли от его рассказа, уснащенного красноречивыми подробностями, осведомился: — Так что, братья, дадим этим степным волкам себя поодиночке перерезать или дружно все вместе на смертный бой выйдем?
Ингварь внимательно оглядел всех и отчеканил:
— Передай Глебу, что все приедем. Коль и впрямь такая беда на Русь идет, негоже старые обиды на сердце держать.
— А сдюжим ли мы, хоть даже и вместе? — робко заметил Юрий, на что Костя авторитетно заявил:
— А кто сказал, что мы одни в той битве будем? Пошлем гонцов в Чернигов, в Муром, в Киев, к князю Владимирскому, — и вопросительно уставился на сидящих.
Первым откликнулся хозяин застолья.
— Это верно, — согласился Ингварь. — Тут нам без помощи Константиновой не обойтись.
Так-так. Судя по упоминанию о его тезке из Владимиро-Суздальского княжества[6], который и правил всего три года, получалось, что Костя и в самом деле почти не ошибся с татарами.
Совсем замечательно.
Нет, что касается самих татар — это плохо, а вот что можно более-менее определиться с годами…
Опять же ему удалось добиться основного — согласия всех присутствующих на пиру князей на большой сбор.
На радостях Костя даже не стал отнекиваться от участия в завтрашней охоте, которую Ингварь как гостеприимный хозяин предложил всем присутствующим.
Едва же Орешкин вернулся в свою комнату, где ему предстояло переодеться к вечернему застолью, как прибежал Епифан с каким-то парнем, который, как выяснилось, был гонцом от Гремислава.
Оказывается, ту молодую ведьму, которую князь приказал словить — когда он такую ахинею приказывал, Костя, хоть убей, не помнил, — его верные слуги поймали еще вечор и теперь везут сюда.
Теперь на все княжья воля — то ли сразу учинить над ней расправу, то ли князь перед этим захочет поглядеть на младую бесовку, которая успела приложить его по голове увесистым поленом.
Пришлось сказать, чтобы после пира ее привели для допроса, поскольку без княжеского суда казнить человека, пусть даже и ведьму, негоже, а заодно и поинтересоваться у Епифана некоторыми деталями своей, судя по полученному удару, не совсем удачной охоты на ведьму.
При этом Орешкин периодически со страдальческим видом тряс головой, которая, дескать, до сих пор болит, поскольку оная чертовка так по ней съездила, что он даже частично потерял память — такой отмазкой для объяснения загадочной забывчивости было просто грех не воспользоваться.