Тонкую девчоночью фигурку ни в коей мере не могла укрыть пара жалких тряпок, да и то основательно разодранных, хотя если внимательно вглядеться, то сразу становилось ясно, что и скрывать-то было нечего. Тело ее еще как следует не сформировалось, и вся прелесть дикарки состояла лишь в опушенных огромными ресницами больших зеленых глазах, с ненавистью глядящих на князя и его слуг.
Поначалу Костя выгнал и Гремислава, и Епифана, причем первый замешкался на пороге и переминался до тех пор, пока князь не поинтересовался, почему он еще тут, а не там.
Но даже и тогда Гремислав еще не отважился на свой кощунственный вопрос, а, обратившись наконец, почему-то повел речь в третьем лице:
— Князь приказал изловить, Гремислав поймал. Князь слово дал, что наградит за лов.
Костя поначалу хотел просто выгнать наглеца, но потом решил, что слово нарушать нельзя, хоть и давал его не совсем он, точнее, он, но не сегодняшний, а позавчерашний, и распорядился:
— Иди к боярину Онуфрию и скажи, что князь повелел тебя гривной наградить, — потом почесал в затылке, припоминая местную монетную систему, и добавил на всякий случай: — Серебром.
Через миг Гремислава как ветром сдуло, хотя Костя, честно говоря, не заметил, чтобы на лице слуги, которому позавидовал бы любой киллер двадцатого века, настолько оно было суровым, промелькнула хотя бы тень радости.
Спустя минуту после его исчезновения — Костя даже не услышал, как тот спускался по лестнице — в светлицу заглянул Епифашка и сказал как о само собой разумеющемся:
— Я, княже, пожалуй, у дверей заночую, а то мало ли.
Если бы не его всерьез озабоченная рожа, Костя решил бы, что он его слегка подкалывает. Мол, один раз поленом огрела, а во второй раз, ежели он не заступится, стулом запросто навернет.
Но, уже зная к этому времени, что его стременной и юмор, тем паче ирония, несовместимы, Костя лишь утвердительно кивнул и повернулся к пленнице.
Девчонку бил самый настоящий озноб, а неестественно раскрасневшееся личико говорило о возможном повышении температуры.
Константин протянул руку, чтобы пощупать лоб, и… еле успел отдернуть ее от лязгнувших вхолостую зубов.
— Не трогай меня, княже, — предупредила она. — Лучше отпусти подобру-поздорову. А не то я на тебя такую лихоманку напущу — ни одна бабка не отшепчет. Я могу.
От такой нахальной самоуверенности, смешанной с отчаянием, Костя невольно заулыбался.
Девчонка опешила и замолчала, продолжая настороженно ждать его дальнейших действий.
— Ты есть хочешь? — неожиданно даже для самого себя спросил он.
Деваха пяток секунд оторопело хлопала своими глазищами и наконец нехотя выдавила: