«Хотя зачем ждать? — мысленно одернул он сам себя. — Было бы желание, и все. Только на этот раз поставим крепость не от татарских набегов, а от половцев. Сейчас-то мне уже легче, я хоть знаю, не только в каком веке, но и в каком году живу. Воистину, не было бы счастья, да несчастье помогло. Если бы епископ не прислал своего служку, до сих пор бы терялся в догадках, а так точно уже известно, что на дворе сейчас лето шесть тысяч семьсот двадцать четвертое от Сотворения мира».
Иному человеку эта дата ни о чем бы не сказала, но Константин был учителем истории и прекрасно знал, что от мифического Сотворения мира до предполагаемого рождения Исуса Христа прошло пять тысяч пятьсот восемь лет.
Оставалось отнять данную цифру от той, которую назвал монах, и получить в итоге тысяча двести шестнадцатый год от Рождества Христова. Легко и просто, если, конечно, умеючи.
Вообще-то после того, как он узнал о том, что на престоле могущественных северных соседей сидит его тезка, Орешкин не особо стремился вычислить точную дату, ибо вполне хватало коротенького диапазона в четыре года.
В конце концов, какая разница, что за год на дворе — тысяча двести шестнадцатый или тысяча двести восемнадцатый — если учесть, что особых событий в это время в Рязанском княжестве не происходило?
На Руси да, имелись, но встревать в них он не собирался — и не с кем, да и ни к чему, вот и получалось, что точная дата на данный момент несущественна.
Иное дело — татары, которые скоро объявятся. Тут да, но до них минимум семь, а то и одиннадцать лет, так что время пока позволяло никуда не торопиться.
Словом, он даже и вспоминал о том, что до сих пор не ведает, в каком году живет, от случая к случаю. Не вспомнил и сейчас, при взгляде на монашка.
А услышал Константин дату почти случайно, когда заинтересовался здоровеннейшей книгой, явственно выпиравшей всеми углами из скромной котомки монаха, и полюбопытствовал, что за фолиант таскает с собой благочестивый отец Пимен.
Солидное, отливающее преклонными годами, отсвечивающее сединой и старческими хворями имя, равно как и обращение «отец» так явственно не соответствовали внешнему облику монаха, что улыбку удалось сдержать еле-еле.
Юнец это тоже чувствовал и потому чуть ли не ежеминутно краснел и смущался. Невинный же вопрос князя и вовсе вогнал его безбородое мальчишеское лицо в густую краску.
Наконец собравшись с духом, тот пролепетал, что сие хронограф и страницы оного девственно-чисты, поскольку им только предстоит быть заполненными.
Но ежели князь милостиво пожелает, то ныне же он с пером в руце, помолясь, дабы господь благословил сей труд, сядет за хронограф и опишет, как могучий витязь, будучи един, аки перст, в одиночку одолел цельное скопище лесных татей.