Однако едва она открыла дверь, как уже через секунду в нее полетел первый увесистый комок глины, до крови разбивший нижнюю губу, а следом еще и еще, но уже не так удачно для кидающей.
Доброгнева, ошеломленная происходящим, продолжала стоять в дверях, ошарашенная не столько болью, сколько обидой и непониманием происходящего, пока бабка, увидев, что творится, с неожиданным проворством не бросилась к ней и не оттащила от входа, успев перед самым носом женщины захлопнуть дверь и наглухо перекрыв ее тяжелым железным засовом.
Физическая боль прошла очень быстро, но ранка тем не менее заживала необычайно долго — целых две недели. Как пояснила бабка, было это оттого, что удар нанесли с ненавистью и проклятием, хотя и не по уму сказанным.
Через месяц она все-таки зажила, оставив в качестве напоминания о случившемся лишь крохотный рубчик возле левого уголка рта, практически незаметный, если не присматриваться.
А вот шрам на сердце, уродливый и остро щемящий при каждой последующей обиде, оказался самым болезненным и трудно заживающим.
«За что она меня? Что я ей сделала?» — эти вопросы, на которые так хотелось и не получалось найти ответы, она часто задавала себе долгими бессонными ночами, лежа в маленьком шалашике на мягком еловом лапнике.
Туда они перешли жить уже на следующее утро после случившегося, и, как выяснилось всего через день, весьма вовремя.
Разъяренная толпа селян, пришедших с топорами, косами и вилами, была очень недовольна, что старая ведьма вместе со своим бесовским выкормышем ушли от справедливого возмездия, и с досады устроила славный яркий костерчик из старенькой избушки, где им так славно жилось добрый десяток лет.
Худо-бедно, но к концу лета бабка ухитрилась найти не только новое укромное местечко для жилья, но и излечить в небольшом сельце, стоящем верстах в пяти, хворого смерда, имевшего до своей болезни славу первейшего мастера-древодела[31] во всей округе.
Еще относительно молодой, только-только перевалило на четвертый десяток, он был к тому времени уже в полной лежке, и тогда, невзирая на уговоры сельчан, считающих, что бог дал — бог и взял, его отважная женка все-таки решилась на неслыханный по смелости поступок и доверилась суровой старухе.
Как оказалось — не прогадала.
Не прошло и трех седмиц[32], как болящий не только встал с постели, но и после долгого перерыва впервые взял в руки топор, чтобы для начала хотя бы заточить его.
А еще спустя две седмицы Незван, как звали мастера, невзирая на все уговоры жены, ушел с угрюмой бабкой в лес, дабы сдержать слово, даденное ей в тот день, когда старуха только приступила к его лечению.