— А тебе чего? — спросил князь и указал в оконный проем. — Вон, все как на ладони. Ходи, гляди, описывай.
— Я… — Инок потупился. — А гоже ли про таковское писать? Оно ить… — Он чуть замешкался, покраснел, но все-таки выдавил: — Позор.
— Кому? — хладнокровно осведомился Константин.
Пимен смущенно опустил голову, не решаясь сказать. Вместо него это сделал князь.
— Мне? Да, позор. Не сумел князь уберечь город. А еще? У остальных-то просто беда. Вот и пиши про беду.
— А про позор?
— Тоже, — пренебрежительно махнул рукой Константин. — Только тогда не забудь и главного виновника упомянуть, князя Ярослава Всеволодовича. Сам же присутствовал на допросах, так что слышал слова татей.
Последних пятерых из числа изловленных было решено отвезти в Рязань. До этого додумался Изибор Березовый Меч, который принял дружину после гибели княжеского тезки. Получалось что-то вроде собственного оправдания — вот, мол, изловили. Ну и князю, когда приедет, тоже будет на ком душу отвести. Хоть и слегка, но утешится. Опять же и для горожан отрада. Месть — она сладка. Горький дым пожарищ не забьет, но все же.
Схваченные тати на допросе, который им учинил Константин, не запирались, а из того, что они понарассказывали, стало ясно одно — не могут быть простым совпадением их одинаковые истории. Любопытная амнистия получалась у князя Ярослава, да и ее руководитель, выбиравший, кого миловать, а кого оставить в порубе, тоже наводил на определенные мысли. И таить эти мысли Константин не стал, прилюдно на площади, перед самой казнью объявив, кто именно стоял за спиной Гремислава и науськал того на Рязань.
— Ему, выходит, куда горший позор, — заявил Пимен. — Никак и впрямь последние времена на Руси настали. Татей исполчать — до таковского ни один князь отродясь не додумывался.
— Все когда-то происходит впервые, — философски заметил Константин, но, когда Пимен уже ушел, задумался.
А ведь прав инок. И впрямь как у Шекспира: «Неладно что-то в Датском королевстве». Если бы только Ярослав, а то и прочие князья позволяют себе такое непотребство, что остается только за голову хвататься.
Если припомнить, то и век нынешний начался с того, что Рюрик Ростиславич, кстати, родной стрый Мстислава Удатного, когда в очередной раз — то ли четвертый, то ли пятый по счету, пес его разберет — карабкался на великий стол, рассчитался за взятие Киева со своими союзниками-половцами… самим Киевом. Все отдал на разграбление, ничего не пожалел, даже святынь — и Софийский собор, и Десятинную церковь, и все монастыри, из которых степняки забрали в полон всех монахов и монахинь. Молодых и красивых, разумеется, — старых да уродливых они попросту прирезали.