Да и зачем далеко ходить. Вон они, Исады, совсем близко от Рязани. Сколько их там полегло? Помнится, Святополк Окаянный всего-то двоих порешил, а шуму было, шуму. Сейчас восьмерых и… тишина.
Так что, если хорошенечко проанализировать, то Ярослав Всеволодович, который натравливает уголовников на другого князя, лишь логическое продолжение процесса нравственного распада — подлость продолжает совершенствоваться и только. Получается, что на Руси, в отличие от Датского королевства, не просто неладно — прогнило, причем воняет за версту. А в результате…
Порыв ветра из оконного проема принес новую порцию мерзких ароматов, и Константин невольно поморщился, подытожив: «А в результате имеем авгиевы конюшни, только вместо запаха навоза благоухание жареной человечинки, что куда хуже…».
Увы, но с собственной печалью князю приходилось справляться самому. В тереме еще куда ни шло — там он раздавал указания, тормошил людей, вселяя надежду и уверенность, что все будет замечательно, да и сам как бы отвлекался от повседневного кошмара. Но стоило выйти на улицы, и настроение сразу же опускалось. Трупов в столице насчитывали не десятками — многими и многими сотнями, да пожалуй, столько же, если не больше, раненых и обожженных. Для них первым делом отстроили барак, где всем заправляла Доброгнева, которая, слава богу, почти не пострадала, только с левой стороны головы ей изрядно подпалило волосы, но это ерунда — отрастут.
Княжич не отставал от отца, стараясь помочь ему чем только мог — подсчитывал расходы, перебелял грамоты, а иной раз по поручению Константина и руководил кое-какими работами. Смерть матери-княгини он воспринял уже как-то по-взрослому, не столь тяжело и трагично, как опасался князь. К тому же за последний год Святослав столь сильно сблизился с отцом, не только старательно следуя всем его наставлениям, жадно слушая его рассказы, но и копируя даже его жесты и походку, что и на мать смотрел его глазами. Те черты в ее поведении, которые не нравились Константину, хотя тот вслух ничего не говорил, тем более при сыне, все равно им улавливались и, в свою очередь, осуждались Святославом.
Словом, с его стороны была печаль, но не было неизбывного горя.
Уже спустя несколько дней после ее гибели княжич даже рассудительно заметил отцу:
— Теперь ты один у меня. Женисся, поди?
— Чего ты удумал-то? — удивился Константин. — И в мыслях такого не держал.
— Оно и понятно. Рано еще, да и не до того тебе, — кивнул Святослав. — А год-два минет — иные думки в главе появятся. Чай, не монах. Эвон сколь княжон на Руси.