Если бы его спросили, он бы торопливо ответил, что это отнюдь не потому, будто Ростислава — жена другого Ярослава, который Всеволодович, а совсем по иной причине. Какой? Ну-у… Да нашел бы он что сказать. Может быть, не сразу, но непременно нашел бы. Вполне возможно, что это даже было бы правдой. Вот только не всей.
И поинтересовался он у Ратьши, точно ли Мстислав является его двоюродным братом, тоже не потому, чтобы выяснить, в родстве сам Константин с Ростиславой или… Отнюдь нет. Возможно, ему просто хотелось узнать… А впрочем, спросил и спросил — нам-то что? А Ратьша ответил и ответил. И какая разница, что именно. Куда важнее, что лицо Константина после слов воеводы заметно омрачилось.
Ну да, наверное, князь узнал, что мать Удатного не Надежда Глебовна, и расстроился от того, что знаменитый на всю Русь богатырь все-таки не в родстве с рязанскими князьями. Или наоборот? Впрочем, и это неважно. Во всяком случае, так посчитал Ратьша, который, встрепенувшись, осведомился, отчего его питомец замолчал — неужто и впрямь припомнил за ним какой-то существенный грешок.
Константин, прервав паузу, торопливо пояснил, что причина совсем в ином, просто он вспоминал все достоинства Ратьши, после чего продолжил панегирик воеводе, который, лежа с закрытыми глазами, только довольно жмурился, словной сытый котяра, вволю налопавшийся сметаны.
— Ты сказывай, сказывай, яко оно есть, — ободрил он Константина. — Из княжьих уст таковское о себе раз единый услыхать, и помирать сладко.
— А вот помирать тебе нельзя, — строго заметил князь.
— Да енто я так, к словцу, — повинился воевода. — Ты не помысли чего… Я ныне почитай в прежней силе… так что еще чуток… тебя послухаю… да и встану… с постели… дабы гостя… дорогого… за стол… усадить… да чару… медку… с ним… испи…
Судя по участившимся паузам, Константин понял совсем иное — не встать воеводе. Даже не сесть. И уже не пировать ему больше вместе с князем, не сыпать солеными шутками-прибаутками, не поднимать увесистый кубок с медом, не…
Константин продолжал говорить громко и отчетливо, чтобы последние минуты (или секунды?) жизни старого воина были по возможности безмятежными и приятными, и остановился лишь на мгновение, переводя дыхание, но и столь короткой паузы ему хватило, чтобы понять — все.
А завет воеводы князь выполнил от и до. Тело Ратьши, сразу после прощания с покойным, трое таких же старых, как и он сам, дружинников бережно водрузили на загодя приготовленную здоровенную поленницу, где на самом верху аккуратно был сложен стул-трон. В руку воеводе, которого заботливо усадили на него, вложили добрый испытанный меч, надели княжескую награду — шейную золотую гривну, и с четырех сторон четырьмя факелами, ибо участие в церемонии принимал и сам Константин, запалили сухие поленья. Запалили, невзирая на истошные крики отца Варфоломея.