— Дак енто что же они?! — глядя на князя, плачуще взмолился священник, оттесняемый из опочивальни верными дружинниками. — Княже, да хоть ты им скажи. Не дозволяй оставить грешную душу в тяжком заблуждении!
— Скажу, — успокаивающе кивнул Константин, выходя следом за ними. — Непременно скажу. Но и ты пойми: воля умирающего свята. Если говорит уйти — не перечь. — И он коротко распорядился: — Стоять у дверей и никого не пускать.
— Дак как же?! — попробовал еще разок возмутиться отец Варфоломей. — А исповедь? Он же так и помрет, ни в чем не раскаявшись.
Константин вздохнул. Делать нечего, надо соблюдать политес — не ругаться же ему со слугами божьими. И он деликатно заметил, что, как ему кажется, богу на небесах гораздо виднее, и если всевышний пожелает, то и за краткий миг сумеет вразумить воеводу, заодно дав ему и время, необходимое для покаяния.
— А ежели не будет у него оного времени? — промямлил священник. — Али я не подоспею его выслушать да отпустить грехи, тогда как?
«Ну и наглец! — поневоле восхитился Константин. — Получается, что если ты исповедаешься и каешься напрямую, самому богу, то это не считается. Молодцы попы, черт их дери! Вот кого бы на сковородку за незаконно присвоенные привилегии всевышнего!» Однако сдержал себя и вслух произнес совсем иное:
— Если времени не будет, значит, господь не возжелал его раскаяния. — И он вкрадчиво осведомился: — Ты что же, поп, против божьей воли решил пойти?
И пока отец Варфоломей размышлял над неразрешимой дилеммой — с одной стороны, вроде бы и впрямь, а с другой, ну разве так можно? — князь, еще раз напомнив ратникам, чтобы священника не пускали в опочивальню, коли такова воля умирающего, поспешил обратно к Ратьше.
— И ты тоже мыслишь, будто я в чем повинен пред тобой али пред рязанской землей? — обиженно, ну почти как ребенок, надув губы, спросил воевода, едва завидел вернувшегося Константина.
Насчет грехов перед богом Ратьша даже не посчитал нужным упомянуть — очевидно, это его либо вовсе не заботило, либо интересовало, но так, в последнюю очередь.
— Ну что ты! — успокоил его Константин. — Тебе и впрямь не в чем каяться. Жил ты всю жизнь честно, душой не кривил, слово держал, спины ни перед кем не гнул, вражьим стрелам не кланялся…
— Так, так, — довольно заулыбался воевода и, успокоенный, вновь улегся на подушку, попросив: — Ты токмо не останавливайся, Ярослав Володимерович. Уж больно красно сказываешь.
Константин вздрогнул и ненадолго умолк. Нет, он давно привык к тому, что Ратьша частенько, особенно когда оставался с ним наедине, называл его княжьим, а не крестильным именем, но на сей раз слышать его было почему-то неприятно.