— А Ной с семейством?! К тому же это сказано в Библии, кою, как тебе известно, писали все-таки люди. Что до меня, то я не верю в такую его жестокость. — Он истово перекрестился. — Не мог он так поступить, ибо бог есть — паки и паки повторю — любовь, мудрость и истина. На том стою и в то свято верую. Да и за что же столь безжалостно весь людской род изводить? За какой такой великий грех? Учение сына его, Исуса Христа, мы приняли. Да, не получается у многих исполнять его заповеди, но ведь стараются, пытаются, а некоторые и вовсе почти к идеалу приблизились.
— Это единицы, — поправил Константин. — А в основном… Да что там говорить. Мы ж и Христа его дважды распяли. Первый раз — тело, а потом — душу, то есть учение. Сдается мне, что ныне в церквях совершенно иное проповедуют, порой и вовсе противоположное тому, что он завещал. Пообщался я тут с одним, нагляделся. И ты думаешь, бог-отец простил нам, как мы с его сыночком обошлись? Ой, навряд ли. Тело его всевышний нам, может, еще и спишет, а вот душу…
— А это и вовсе не твоего ума дело, — наставительно заметил священник. — Вместо того чтобы мудрствовать излиха, ты бы…
— Я вчера Ратьшу схоронил, — перебил его Константин. — Еле-еле успел попрощаться. Старик, можно сказать, на руках у меня скончался.
— Ты ж вроде бы вчера только выехал, — удивился отец Николай. — Когда ж все успел-то?
— А мы его не на третий день, а сразу, — вяло пояснил князь. — Он так завещал, вот мы, выполняя его волю, и водрузили воеводу на костер.
— Куда?! — вытаращил глаза священник, решив, что ослышался.
— На костер! — громко и отчетливо, почти по складам повторил Константин и угрюмо покосился на своего собеседника. — По славянскому обычаю так положено. Чтоб душа в светлый ирий вознеслась, в чертоги бога Перуна. Или ты ныне тоже начнешь кудахтать, как отец Варфоломей, что это грех?! А не выполнить последнюю волю умирающего не грех?! — с вызовом осведомился он и в запале даже вскочил со своего места.
Умом князь прекрасно понимал — срывать злость и изливать на отца Николая скопившееся в душе раздражение от того, что все в последние дни идет не так, как надо, а вовсе наоборот, нехорошо, неправильно, даже нечестно, но это умом. Поделать с собой он ничего не мог — понесло.
— Не скажу, — медленно, с грустью в голосе произнес священник. — Ты… сам себе все скажешь… потом.
— А будет ли оно — это потом?! — прошипел Константин сквозь зубы. — Или ты считаешь, что я еще не все тут развалил?!
— Я не провидец, сын мой, потому вперед предсказывать не буду, ибо не ведаю. Одно скажу: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. А тебя молю — не досадуй на себя излиха.