Константин вяло улыбнулся.
— Да в твоем присутствии даже петухи драться перестают. Да-да, — подтвердил он. — Я сам видел в Ожске. Ты же, как горьковский Данко, готов сердце из груди вырвать, чтобы людям дорогу к богу осветить. Да еще радовался бы при этом.
— Ну ты уж и вовсе загнул, княже. И с чего ты вдруг такие дифирамбы мне запел? — вконец растерялся отец Николай. — Ратьша — ладно. О покойниках, даже если они и заслужили худое слово, негоже его произносить, ибо бессловесные они и ответа дать не в силах. Но я-то покамест жив. К тому ж неверно ты говоришь. Не один я такой. Немало сыщется священнослужителей, кои тоже вынули бы из груди свое сердце, дабы донести до людей свет божьей истины.
— Может, и сыщутся, — не стал спорить князь. — Жаль, что мне они не встречались. Все больше иные, которые куда охотнее проделали бы это с чужим сердцем. Удобнее, знаешь ли. А говорю я это лишь к тому, что покаяться хочу, как на духу. Что-то я неправильно делаю, и чем дальше, тем больше. Словом, если сгоревшая Рязань на самом деле кара небес, то это кара мне. И вообще — устал я от всего этого, очень устал. Так устал, что… А главное — мало верится, что у меня выйдет хоть что-то путное из того, что я задумал. Почему-то пока все мои потуги приводят лишь к худшему, начиная с тех же князей под Исадами. Их ведь там в прежней истории было намного меньше — я сам читал у Карамзина. А крови сколько? А уж впереди ее и вовсе… Так что если и есть еще шанс на общий успех, то он такой малюсенький, что давно затерялся, и не с моей пустой дурной головой его разыскивать. К тому же я теперь даже и не знаю — в каком хоть направлении вести этот поиск.
— Ну вот… — недовольно протянул священник. — Начал за здравие, а кончил за упокой. И не совестно раньше времени себя заживо отпевать? Да ладно бы себя одного, а то ведь на всю Русь рукой махнул, соборовать матушку собрался, под басурман нечестивых положить безропотно! Погоди-ка саван на нее надевать да раньше времени в гроб укладывать. До этого дела и без тебя в мире охотников хватает, а она, родимая, все живет и хорошеет. Ты ж князь, защитник земли русской, вот и думай, как ее защитить да обустроить. Между прочим, знаешь, как тебя во всем княжестве люд простой величает? Заступник божий. Вот и заступись — оправдай звание великое.
— Перед кем? — иронично усмехнулся Константин.
— А перед кем угодно! — сурово произнес отец Николай. — Надо будет — так и перед богом. Да-да, и нечего тут себе в бороду ухмыляться! А то отрастил, понимаешь! Встань перед всевышним, закрой людей грудью — вон она какая у тебя здоровенная, раскормил на княжеских хлебах, — и так и скажи ему: дозволь, господи, все их грехи на себя взять. И коли я при жизни отцом скверным им был, не сумел их, аки детей своих, на путь праведный наставить, то вот тебе ноне моя глава повинная, делай с ней что хошь, а чад моих малых от мук тяжких избавь! Вот тогда ты и впрямь князь! А ныне ты кто?! — И палец разошедшегося священника вопросительно уткнулся в грудь Константина. — Ныне ты даже не курица мокрая, а так — тряпка половая, чумазая да унынием смердящая! Об тебя сейчас, ежели хочешь знать, даже ноги вытирать противно — еще грязнее будут!