Он решительно повернулся спиной к заметно увеличившемуся белоснежному цилиндру, диаметр которого достигал уже трех метров, и приказным тоном бросил через плечо:
— Троих заберешь, и хватит с тебя. А я пока тут побуду, доделаю кое-что.
Однако его решительный шаг вскоре замедлился, и возле палатки, где безмятежно спали его друзья, Константин вновь застыл в нерешительности.
«Сейчас я их отправлю, а сам с чем останусь? — мелькнула опасливая мыслишка с еще более тревожным и неприятным продолжением: — А если не будить? Оно ж минут через пяток, ну самое позднее через полчасика исчезнет само. Не будет же оно бесконечно крутиться целый день на глазах у всех — вот никто и не узнает. С другой стороны, отца Николая можно было бы и отправить. Без него хоть и будут проблемы, но разрешимые… Впрочем, и Славку тоже. Конечно, без такого специалиста в военном деле мне придется ой-ой-ой как несладко, но… А вот без Миньки совсем швах. Без его идей по перевооружению придется худо. И вообще, что я в одиночку сделаю? Тут же работы непочатый край! Я ж разорвусь на части и все равно ничего не успею. Ведь не ради самого себя их оставляю, ради всей Руси. Три жизни на одной чаше весов против сотен тысяч на другой — все логично».
Казалось, решение принято, можно помахать пушистой спирали рукой и идти спокойно досыпать, но что-то продолжало держать Костю у полога палатки. К чувству, что он все решил логично и правильно, как к бочке с медом, примешивалась простая и ясная мысль, черная будто деготь, что он все равно поступает несправедливо по отношению к своим друзьям, и настолько, что впоследствии не сможет даже посмотреть им в глаза.
— А ты гад, оказывается… — задумчиво протянул он, обращаясь к самому себе, и почему-то вспомнил чеканную строку в одном из стихотворений любимого им Евтушенко: «Он, веря в великую цель, не считал, что средства должны быть достойны величия цели».
Правда, адресовались они не Косте, а Сталину, но только теперь получалось, что они с усатым гением всех времен и народов оказались на одной доске. Ведь если он сейчас не разбудит своих друзей, не отправит их назад, то уподобится Иосифу Виссарионовичу в самом худшем, что только имелось в его характере.
— Ну уж дудки, — фыркнул он и оптимистично заявил сам себе: «И без них справлюсь. Можно подумать, что на них свет клином сошелся. Вон сколько народу на Рязанщине — и умных, и талантливых, и башковитых, — только идеи им вовремя подкидывай. Того же Сергия взять. И, кстати, кто знает — если я им все расскажу, глядишь, сами последуют моему примеру, а коль сами — то совсем другое дело. Это можно. Об обстановке напомню тревожной, распишу, какие они незаменимые, — должна же в них совесть проснуться, патриотизм взыграть, черт подери!» — И он, откинув полог, весело заорал в темноту: — Рота, подъем! Учения закончились, пора по домам!