— Из этих салаг я всего через полгода классных по нынешним меркам вояк бы сделал. Они у меня… — Он не договорил, сокрушенно вздохнув и махнув рукой, только предупредил напоследок: — Я понимаю, что так складываются обстоятельства и ты, княже, здесь ни при чем, но цинковые гробы к ним в деревни я не повезу — даже и не проси.
— Здесь покойников в дубовые домовины кладут, — машинально поправил друга Константин.
— Не думаю, что их матерям от этого будет легче, — уходя, буркнул Вячеслав.
Прибыв в расположение второй рати, успевшей обойти войско Ингваря и замеревшей в готовности на опушке леса, надежно перекрыв дальнейший путь отступления молодого князя к своей столице, Вячеслав отдал соответствующие распоряжения, еще раз напомнив, чтоб не спутали возможные условные сигналы от Константина.
Их могло быть три. Одна, а за нею повторно, для гарантии, еще одна чадящая черным дымом стрела — предупреждение просто изготовиться к бою и быть настороже. Две и две — требование немедленно ударить на Ингваря. Три и три — знак о том, что переяславский князь принял решение пойти на прорыв конно, оставив своих пешцев на произвол судьбы. При условии что может возникнуть необходимость подать сигнал ночью, допускалась замена — вместо стрел такое же количество взрывов с небольшим интервалом, только без повторов.
Убедившись, что все в порядке, Вячеслав прошел к двум конным сотням (одна со спецназовцами, а в другую вошли самые лучшие дружинники) и устремился в скоростной марш по направлению к Переяславлю. Под покровом ночи обезоружив сонных часовых и открыв ворота для дружинников, они вошли в город. Жителей, согласно личному приказу воеводы, никто не обижал и дома их не разорял. А к утру часть дружинников, заняв детинец, уже по-хозяйски разместилась в просторных палатах.
Поруб на княжеском дворе к тому времени был забит под завязку — происходила чистка караулен. Оставленные в городе вои представляли собой довольно-таки жалостное зрелище. Большая часть их были обуты в лапти. В сапогах щеголяли лишь два десятка дружинников — основной руководящий состав городской охраны. Из них без крови удалось захватить почти три четверти. Остальные не растерялись, заняли оборону и успели подранить троих спецназовцев Вячеслава. Лишь ворвавшиеся опытные дружинники, не привычные к бесшумному лазанию по крепостным стенам, не ведающие приемов рукопашного боя и самбо, но зато в совершенстве владеющие мечом, сумели утихомирить последних защитников брата Ингваря Давида, ложницу которого те обороняли.
Сам Давид, болезненного вида отрок, которому на вид можно дать двенадцать или тринадцать лет, не больше, никакого сопротивления ворвавшимся к нему в ложницу ратникам не оказал. Когда туда вошел Вячеслав, подросток продолжал молиться, не оборачиваясь на вошедших и не обращая на них ни малейшего внимания. Его не прерывали, терпеливо дожидаясь окончания. Произнеся последние слова молитвы, Давид поднялся с колен и повернулся к Вячеславу. Лицо его было бледным, без единой кровинки, но голос тверд.