— Коли настал мой остатний час — не медлите, вои, — обратился он к своим врагам, поочередно обводя их пристальным взглядом и в конце концов остановившись на Вячеславе, почувствовав, что, несмотря на молодость, всеми ими командует этот худощавый высокий отрок, пусть он и немногим старше самого Давида.
— Ишь какой, — уважительно крутанул головой один из дружинников. — Готов, стало быть, живота своего лишиться. И не страшно тебе?
— Все в руце господа, и коли он повелит… — начал было Давид, по-прежнему не отводя глаз от воеводы, но Вячеслав перебил его:
— Молодец, орел. Держишься смело, как подобает, однако нам тут с тобой засиживаться некогда — поспешать надо, пока народ не проснулся, а посему я коротенько, — будничным тоном предупредил он. — Ты, княжич, босиком на полу стоишь, а это вредно — простудишься и заболеешь. Сопливый орел — штука противоестественная, в природе отсутствует напрочь, так что ложись-ка ты лучше спать, ибо время еще раннее, а говорят, что поутру самый сладкий сон.
Давид слушал его и не верил своим ушам. Какое простудишься?! Какой сладкий сон?! При чем тут сопливый орел?! Господи, да не снится ли ему все это, поскольку не может же быть наяву одновременно и увиденный кошмар, и в то же время эдакие речи?!
Вячеслав меж тем продолжал:
— Убивать тебя, конечно, никто не собирается, посему прописаться на халяву в святомучениках не мечтай, а вот малость взаперти побыть придется, да и то ради твоей же пользы. Опять же охране твоей новой сподручнее. Если просьбы какие будут, то вот тебе сотник князя Константина, который пока остается в сем граде. — Он указал на сурового вида дружинника лет сорока.
Тот хмуро кивнул.
— А-а-а… — растерянно произнес Давид, совершенно ничего не понимая в происходящем.
— Вид не нравится? — не понял подростка воевода. — Так это он на лицо такой мрачный, а на самом деле душа у него нежная, как цветок, да и звать его Улыбой. Что до меня, то срочные дела настоятельно требуют возвращения, а дабы путь мой был спокоен и лютые звери по пути не растерзали, дай-ка ты мне икону, на которую чаще всего молился твой брат Ингварь.
— Он… жив? — испуганно спросил отрок, одновременно и нетерпеливо ожидая, и боясь услышать ответ.
— А чего с ним может случиться? — беззаботно улыбнулся Вячеслав. — Более того, обещаю, что как только благополучно доберусь до места, то эту икону сразу передадут Ингварю — пусть она его и дальше хранит.
Давид с облегчением вздохнул.
— Токмо та икона в его ложнице, где он всегда спал, — пояснил княжич.
— Ничего. Сходишь. Тебя проводят.