— Ой, а у меня и выскочило из головы, — спохватился он и засуетился. — Да ты эвон угощайся, а то сидишь ровно в гостях. Али передохнуть с дороги надобно? — заботливо осведомился он. — Чай, поболе сотни верст за полтора дня одолел — не шутка. Ведал бы, что ты ныне заявишься, повелел бы особый шатер для тебя поставить. Я бы его и заранее установил, да сглазить боялся, потому ныне с моим секретарем ночку проведешь, а к завтрему уж наособицу почивать станешь, да, чтоб сон твой никто не тревожил, повелю сторожу близ него поставить, а то спугнут видения твои. Ты как, ничего боле с тех пор не видел?
Вопрос был задан походя, как бы между прочим, но, судя по неуемному любопытству в серых глазах, интересовал он Дмитрия весьма сильно.
— А как же! Было! — горячо уверил я его. — Всего одно, правда, но зато какое! Видел я в нем тебя на белом коне, а впереди…
Слушал он как завороженный, жадно впитывая каждую подробность своего торжественного въезда в Москву, после чего милостиво отправил меня в шатер Бучинского, попросив, чтоб тот сразу пришел к нему.
Дескать, надо до пира успеть кое о чем распорядиться.
Едва оставшись в одиночестве в шатре Яна, я дал волю еле сдерживаемым чувствам, которые так и просились на свободу.
На душе было столь мерзко и препогано, что я со всей дури шарахнул кулаком по широкой лавке, затем еще раз, но уже по столу, и яростно заметался из угла в угол.
Все расчеты к черту! Все надежды прахом! Все мои попытки предотвратить трагедию развеялись как дым!
А Дмитрий-то, Дмитрий каков?! Вот и верь после этого людям! Тоже мне — император!
Значит, руки на себя наложат?! А ты, стало быть, тут ни при чем?!
Все правильно. Оделять почестями должен сам тиран, а наложение кары поручать другим. Знакома мне твоя песенка, еще по Путивлю знакома.
Моя же, извините, хата с краю,
Я рук прямым убийством не мараю.
И коль у вас иных претензий нет,
То попрошу очистить кабинет!..
[138]Это что же выходит: сколько бы я ни метался, сколько бы ни мудрил, а колесо истории не остановить и что суждено — все равно случится?!
А как же «эффект стрекозы», то бишь я, Федор Россошанский?! Или наплевать на такую мелочь?!
А вот уж дудки!
Это словом колесо истории не остановить — глухое оно, а ежели железным ломиком да в спицы?!
Я встал посреди шатра.
«А ты чего развоевался-то? — изумленно спросил я себя, заставляя успокоиться. — Сегодня только третье июня. Роковую дату ты помнишь — десятое. Так что времени впереди вагон и маленькая тележка. Правда, третье уже заканчивается, да и нельзя пока ничего предпринимать — пусть опасения Дмитрия окончательно утихнут, а вот завтра, четвертого… И вообще, думай не о том, что ты можешь сделать, а о том, что должен. Должен, и баста!»