— Через два дня мы снова отправимся на рыбную ловлю. Затем порыбачим еще разок. Мы нигде не наследили. Ты и сам это знаешь. А через неделю смоемся. Тогда я не попаду ни в какой полицейский список.
Сигарета догорает до самых ногтей. Ночной сумрак за окном редеет. Йован Киш нервничает. Если бы они управились часом раньше, у него сейчас вовсе не было бы забот с Давчеком.
— Я лично смываюсь, — заявляет Давчек.
Кишу хотелось бы закурить еще одну сигарету. Но он не закуривает. Лежит, не двигаясь.
— Твоя воля. Но и я волен позвонить в Управление полиции Белграда. По коду. И назвать им номер счета в одном венском банке.
Давчек садится в постели. Пот с него льет градом.
Каждый человек перед казнью потел. Одни кричали. Другие принимали смерть молча. Но каждый обливался потом.
— Я ведь тоже могу назвать им одно интересное имечко.
Йован Киш улавливает в голосе Давчека упрямство. И бьет не задумываясь. Из лежачего положения, назад, метя Давчеку в шею.
Давчек валится на постель. В глазах у него темно.
— Возможен и такой вариант: однажды на рассвете тебя найдут в каком-нибудь закоулке Вены, — слышит он голос Йована Киша. — С перерезанной глоткой.
Милан Давчек вырос в преступном мире. Отец его был знаменитым белградским карманником. Вся жизнь его прошла среди уголовников. Он не знал, что такое страх. А сейчас он боится.
— Внимательно присмотрись к окрестностям, — говорит Йован Киш.
Он выходит из спального отсека. Наливает себе стаканчик белого рома. Занимается рассвет.
«Ласточка» стоит в десятке метров от берега. Киш не случайно выбрал это место. С берега нельзя подобраться из-за густых камышей, а суда по ночам не ходят через этот узкий рукав Дуная.
Конечно, это не алиби. Но зато нельзя и опровергнуть, что они были здесь.
Если вообще полиция нападет на их след.
Йован Киш уверен, что это невозможно.
Хотя он прекрасно знает, что невозможного не существует.
— Ночь мы провели здесь. Ловили рыбу. Клева не было, и на рассвете мы пару часиков покемарили.
Давчек внимательно осматривается вокруг, стараясь запечатлеть в памяти все детали. Ему страшно.
Профессией Йована Киша долгое время была охота на людей.
За ним тоже охотились.
Но вот уже несколько лет охота идет только за ним.
Киш чувствует, что стареет.
И все же необходимо вернуться домой. Без чувства опасности ему жизнь — не жизнь.
Йован Киш не может допустить, чтобы существовал хоть один человек, способный доказать, что стариков в музее убил он.
Иован Киш не намерен подыхать на виселице. Или в тюрьме.
Умирать в постели он тоже не хочет. На жесткой казенной койке. В белых больничных стенах.