Елена продолжала:
— Ты действительно веришь в то, что вот сейчас говорил, что говоришь в своем ревкоме, на митингах?
— О чем ты?
Он поднял голову и увидел розовую мочку ее уха, червонного золота волосы, и нежность к жене охватила его. Какая она красивая, теплая! Михаил Сергеевич закрыл глаза и снова прижался щекой к Елене.
— Да о том, — уже с раздражением заговорила Елена, — что ты говоришь о будущем, что обещаешь всем этим. — Она головой указала на окно. — Ты правда веришь в то, что говоришь?
Мандриков насторожился. Он убрал руку и отстранился от Елены.
— Что ты смотришь на меня?
У Михаила Сергеевича были какие-то странные глаза. Таких она у него еще не видела. Мандриков тяжело поднялся со стула. Пальцы так сжали спинку, что побледнели.
— Что я такого особенного сказала?
— А ты не веришь в то, что я говорю и тебе и всем этим людям? — Он указал рукой в окно и повторил: — Не веришь?
— Нет! — бросила вызывающе, точно ударила, Елена, и лицо ее стало злым. — Нет, не верю! Я не могу поверить, что такой умный человек, как ты, может всю свою жизнь бросить под ноги всему этому мужичью, этим человеческим отбросам, жить с ними и жить так же, как они!
— Подумай, Елена, что ты говоришь! Я хочу думать, что ты ошибаешься.
— Нет, не ошибаюсь, нет! — Елена Дмитриевна топнула ногой. — Я говорю то, что думаю, что у меня давно на душе. Понимаешь ли ты, Михаил, что я не могу вот так жить? Какая это жизнь? Прозябание. Чем ты отличаешься от тех же шахтеров, от твоих ревкомовцев. Чем? Посмотри, что ты ешь? У нас такая же еда, как у…
— Замолчи!
Он побледнел. Сейчас перед ним была новая, но настоящая Елена Дмитриевна, а не та, какой он ее до гну пор знал. Елена несколько раз поговаривала о том, чтобы он взял со склада больше продуктов, но он не принимал это всерьез и забывал.
— Нет, выслушай меня, Дон-Кихот Чукотский, — с издевкой произнесла она. — Я хочу знать, кто же ты такой? Тот ли, за кого я тебя принимала — смелый, храбрый, сильный и все могущий человек, который станет здесь хозяином, или же ты… — Она сдернула с плеч платок и швырнула его на стул.
В глазах стояла ненависть, как у человека, который убедился, что его обманули в самом лучшем. Елена поняла, что она перешла все границы и, что бы она дальше ни сказала, ничего нельзя будет ни улучшить, ни ухудшить.
— Так, власть и здесь и на Камчатке ваша. А дальше что?
— Я тебе уже много раз объяснял, — Мандриков с трудом говорил. Слишком больно и тяжело было слушать Елену. Он чувствовал, как рушится большое, светлое. И душу охватил холод.
Елена захохотала звонко, весело и издевательски: