Габювица всхлипывала, тихо причитала, горестно качая головой. «Все там будем», — вздыхала она, поглядывая в сторону кладбища, словно сожалела, что она еще не там.
Медный звон колокола, словно обрушивался на людей. Входя в церковь старики сняли шапки, перекрестились. Скоро протяжное пение священника нарушило тишину церкви.
*
Утро соскользнуло с вершин, задымилась роса. Осенняя земля будто помолодела. Восход растопил синеву неба, и свет дня хлынул в долину. Женщины вышли на работу в рассаднике. Хорошо, что нашлась хоть эта работа — ухаживать за саженцами. Платили им не бог весть сколько, но все-таки на хлеб хватало. Мужики работали в каменном карьере. Душа Вагрилы словно онемела. Казалось, не могло уже ее коснуться никакое горе. Какие бы тяжелые мысли не приходили ей в голову, сердце отбрасывало их. И оттого ей сегодня стало как-то спокойно. Такого ощущения покоя она не испытывала с тех пор, как Герган ушел в лес.
— Илийца, может, когда на старости лет придем сюда на лес поглядеть.
— Доживем мы до старости, как бы не так, вот пальцы онемели, не слушаются.
— От мук этих какая хочешь хворь пристанет!
— Ноют ноженьки, к погоде что-ли?
Повязанные черными платками головы запрокинулись к небу.
— Не похоже!
— Когда человек все о своих болезнях думает, они еще пуще накидываются на него, — заметила Мара, сноха Македонца.
— Да как не думать, коли они все донимают тебя.
Перешагивая через гряды к ним шел надзиратель.
— Не могу видеть фуражки их! — сказала Илийца.
— Терпи, мы здесь люди подневольные, — заметила опять Мара.
— Тебе-то что, твой сын с тобой.
Мара невольно посмотрела на своего мальчика, который копался в земле, и молча согласилась.
Вагрилу пугала легкость, которая была в ее душе, и она молчала. «Почему мне сегодня так покойно», — удивлялась она, и поглядела на приближающегося надзирателя, точно ждала от него ответа.
— Кто тут Илийца?
Женщины выпустили из рук саженцы и повернулись к нему.
Илийца выступила вперед.
— Я Илийца.
— Освобождают тебя!
Илийца пошатнулась и ухватилась за Вагрилу, словно хотела спрятаться от этих страшных слов.
— Горе мне, сестрицы! — простонала она, заламывая руки. И пошла за надзирателем. Все молчаливо двинулись за ней. Легкость в душе Вагрилы сразу погасла. Завтра, а может быть, через час, и ей скажут, что она свободна, а это будет означать, что Гергана убили. И, идя за Илийцей, она сдерживала рвущийся из груди крик ужаса.
— Нет его больше, нет его! Оттого так все во мне ныло, господи! — всполошенной птицей взлетел к небу вопль Илийцы. — Пусть вас целый век здесь держат!