— Найдем их и скажешь им все.
— Этого мало, надо чтобы меня наказали. Сколько мне еще ждать, да ночей не спать?.. — и спохватился: — Ах, да, почтальон письмо просил передать.
— Это не от Гергана, — сказала Вагрила, рассматривая незнакомый кривой почерк. Она распечатала письмо.
«Мама, сегодня мне заклепали кандалы…»
Вагрила ничего не поняла, но материнское чутье подсказало, о чем ее извещает Герган.
— Вот и конец! — громко и раздельно произнесла Вагрила. Она не заплакала, и Бияз не понял ее. Он медленно, как и пришел, опустив голову на грудь направился к калитке.
Рано утром Вагрила уже была в тюрьме, за высокими железными воротами.
— Хочу видеть сына, — сказала она, когда ее провели к директору.
— Знаете, в какой он камере?
— Он уже не в камере.
Директор поглядел на ее черный платок.
— Ага! — сообразил он. — Одну минуту, я сейчас проверю.
Он развернул толстую книгу и стал листать ее.
— Он еще ребенок был, безусый еще, — пояснила Вагрила.
— У нас здесь списки по именам, а не по приметам.
— Герган его имя, — проговорила она, и слезы впервые за все это время выступили у нее на глазах.
— Возраст?
— В ноябре восемнадцать исполнилось.
— Вы не можете его видеть.
— Почему?! — она наклонилась вперед и оперлась на стол, впилась взглядом в директора.
Тот откинулся и сказал:
— Он похоронен. Такой порядок.
— Кабы он только успел надеть рубаху, — прошептала она и, пошатываясь, медленно пошла к двери. Ее щеки, изрезанные преждевременными морщинами, подергивались. Она вышла в коридор и направилась к выходу. Навстречу ей шел калека, стуча костылем, Вагрила шла серединой коридора, не желай уступать дорогу.
— Высох ты совсем, Митю, — сказала Вагрила, узнав его.
Митю Христов закусил губу и уступил ей дорогу. Она прошла.
— У меня что-то для тебя есть, — сказал он ей в спину. Вагрила остановилась.
— Вот, возьми, — с этими словами он накинул ей на плечо рубашку, которую она прислала Гергану.
— Нашел у него в камере развернутой… Мне чужого не надо.
«Герган собирался ее надеть, да не успел», — подумала Вагрила. Она задыхалась в мрачном коридоре. Ей не терпелось выйти на свежий воздух, на солнечный свет.
— Не все ли равно, я или кто другой? — спросил Митю Христов, ковыляя за ней.
Вагрила молча шла к выходу, с белеющей на плече рубахой.
— Все едино, — ответил он сам себе. Он чувствовал, что эта женщина приобретает над ним какую-то власть, от которой он уже никогда не избавится, и в нем росло озлобление против нее. Особенно злило ее молчание.
— Не все ли равно, я или другой? — повторял он. Она не отвечая шла к выходу. Охваченный яростью, он догнал ее, рванул за плечо, поворачивая к себе, и схватил за горло, но у него не нашлось силы, чтобы сдавить его. Митю уронил руки.