— Я и сейчас помню тот день, когда впервые тебя увидела на нашей кухне. Ты отказывался разговаривать и не брал пирог, которым я тебя угощала.
— Мне было четырнадцать, и я чувствовал благоговейный трепет перед тобой. Ты была так целомудренна и невинна, мне так хотелось прикоснуться к тебе, убедиться, что ты не сон, а реальность.
— Ты ведь почти не разговаривал со мной.
— Я говорил на кокни, моя речь была слишком простонародной. Твоя речь напоминала мне об отце, о той ночи, когда я приходил к нему. Я чувствовал свою ничтожность, но не хотел, чтобы ты так думала обо мне. Вот я и старался меньше разговаривать не только в первый раз, но и вообще. Зато я внимательно наблюдал. Но потом все же не выдержал, ты была такой болтушкой. Я видел, как тебе одиноко и скучно. А еще я видел, что тебе хорошо и весело с прислугой и со мной. Ты с такой любовью шила платья для своих кукол, а однажды в городе я наблюдал за тем, как ты засмотрелась на красивую позолоченную кроватку с голубым пологом в витрине магазина игрушек. Мне тогда захотелось купить ее для тебя, но я понял, что никогда не смогу позволить себе ничего подобного. Это только утвердило меня в том, что я был недостаточно хорош для тебя.
Вот тогда мне и пришло в голову самому сделать кроватку и подарить тебе. Я в кровь изрезал пальцы, работая над ней. — Улыбаясь, он качал головой. — Это все, что я мог подарить тебе, а когда твой отец отобрал ее, обозвал меня… Я почувствовал, будто бы мне снова шесть и я ползаю, стараясь найти чертовы монеты. Уходя, я дал себе клятву, что, когда мы снова увидимся, стану тем, кто будет тебя достоин.
Боль, которую несли в себе слова его отца, эхом отозвались в сердце Люси. Подавляя подступающие слезы, она бросилась ему на грудь, стараясь утешить.
— Ты не представляешь, что я почувствовал в тот день, когда узнал, что ты сохранила эту вещицу. Понял, что все не напрасно. Боль и тайна, жестокость и страх, которые я вытерпел от отца, — все было ради этого момента, ради тебя, Люси. Чтобы получить шанс стать твоим.
— Что же ты сделал?
— Занял место своего брата, — прошептал он, и в его голосе снова зазвучала печаль.
— Расскажи об этом. Мне нужно знать, а тебе нужно выговориться! — с мольбой в голосе воскликнула она, и он продолжил рассказ:
— Я работал допоздна. Магазин мясника был через дорогу от печально известного дома терпимости. Гуляки со всего Вест-Энда, бывало, сходились там, временами устраивая шумные драки. В ту ночь, очищая улицу от внутренностей забитых животных, я услышал какую-то возню. Молодой аристократ вышел из дома, как говорится, «пьяный как лорд». — Он снова усмехнулся и тряхнул головой. — Он и был лордом. Затем он стал задирать какого-то незнакомца, такого же пьяного, как он сам. Завязалась драка, и, несмотря на то что второй повеса едва стоял на ногах, он избил лорда до полусмерти и бросил умирать в канаве. Когда я подошел к нему, он чуть дышал, его лицо было похоже на кровавую маску. Я обыскал его одежду, надеясь найти что-то, говорящее о его личности. Вот тогда я увидел кольцо, принадлежащее наследнику герцога Сассекса. Стоя над ним и глядя в окровавленное лицо, я понимал, что это мой брат. Не знаю, что двигало мной, но я нанял повозку и отвез его в дом отца. Он был один, и дворецкий позволил мне войти. Как сейчас вижу сидящего за письменным столом отца и себя, с перекинутой через плечо, безжизненно болтающейся рукой его наследника, который повис за моей спиной, как куль с мукой. Кровь заливала мою одежду.