— Отчего я не вижу Рамери, начальника твоих телохранителей? — спросила она после недолгого молчания.
— Что? — Тутмос, поглощённый нежностью и, быть может, приятными воспоминаниями, не расслышал вопроса.
— Я спрашиваю о Рамери. Неужели, дав ему свободу, ты отпустил его совсем, господин мой?
— Рамери? Нет… Разве я могу отпустить этого хуррита и разве сам он уйдёт от меня? Я отпустил его на время, чтобы он мог побыть со своим сыном.
— У него есть сын? Я этого не знала.
— Ненамного младше нашего царевича, и зовут его тоже Аменхотеп.
— Кто же его мать?
— Жрица Раннаи, дочь Джосеркара-сенеба, та самая, которую я когда-то хотел взять в свой женский дом. Теперь она уже немолода. Нелегко, должно быть, было ей родить сына. Мне стоило немалых трудов добиться от Менхеперра-сенеба, чтобы он разрешил ей стать женой Рамери.
— Так они женаты по закону?
— А разве я не мог наградить начальника моих телохранителей этой милостью? Я слишком многим ему обязан, да и награда вполне умеренная. Мне говорили, что они очень давно любят друг друга. Этот упрямец Менхеперра-сенеб твердил, что брак между пленным хурритом и жрицей Амона невозможен, что подобного никогда не было. Но я настоял на своём, я повелеваю и жрецами!
Меритра задумалась, нежно поглаживая золотое запястье на крепкой руке фараона.
— Говорят, Рамери царского рода?
— Он сын презренного Харатту, правителя Хальпы, но отцом всегда считал Джосеркара-сенеба. Да и благородный жрец очень любил его.
— А почему я не вижу рядом с тобой этого Инени, сына Джосеркара-сенеба?
— Он надоел мне. Мудрости и доброты своего отца он не унаследовал, да и к чему держать при дворе человека, который в смертельной вражде с начальником моих телохранителей? Я всегда предпочитал воинов жрецам, исключая разве что Джосеркара-сенеба…
— Из-за чего же эта смертельная вражда? Из-за Раннаи?
— Думаю, из-за неё.
Меритра взяла руку Тутмоса, стала ласково перебирать его пальцы, украшенные перстнями, на одном из них было вырезано её имя. Тутмос, улыбаясь, смотрел на неё, позволяя прелестной кошечке ласкать могучего льва.
— А ты был пленён этой Раннаи, мой возлюбленный господин?
— Был, Меритра.
— Долго?
— Вплоть до возвращения из-под Мегиддо.
Эго была одна из его наивных привычек — измерять время не годами своего царствования, а своими походами.
— Как недавно был пленён этой вавилонянкой… как её имя?
— Нет, больше.
— Неужели?
— Ты об этом спрашиваешь? Ты, Меритра, владычица моей радости, единственная, которую я люблю?
Меритра услышала именно то, что хотела услышать, но позволила себе не быть мудрой — говорила только влюблённая ревнивица.