— А та ханаанеянка, у которой волосы отливают лазуритом, как у богини?
— Меритра, я сейчас рассержусь на тебя.
— У этой ханаанеянки…
— Замолчи!
— Она очень…
— Вот сейчас я заставлю тебя замолчать!
Царевич подбежал к отцу и матери, и Тутмосу пришлось выпустить смеющуюся Меритра.
— Отец, кто нужнее в бою — лев или конь?
Тутмос усмехнулся, положил руку на плечо сына.
— Ты, кажется, решил проверить, помнит ли Тутмос-воитель древние истины, занесённые в свитки? Воскресший Осирис задал этот вопрос своему сыну Хору, и Хор ему ответил…
— Что ответил? — невежливо перебил царевич.
— Не дети дают уроки отцам, а отцы детям! И как ты смеешь перебивать? — Тутмос слегка, тыльной стороной руки, ударил царевича по губам. — А теперь слушай. Если ты сам ответишь на этот вопрос правильно, я подарю тебе то, о чём ты давно мечтаешь.
— Коня? — Глаза мальчика загорелись.
— Ты опять торопишься? Смотри же! Так кто нужнее в бою, Аменхотеп, — лев или конь?
Царевич смутился, уловив непреклонную твёрдость в голосе отца.
— Я не знал, что это вопрос Осириса Хору…
— Плохо же ты слушаешь своих наставников! Но всё равно, теперь я жду твоего ответа. Отвечай, Аменхотеп.
Царевич вопросительно взглянул на мать, но она, смеясь, спрятала лицо за плечом Тутмоса.
— Я думаю, лев.
— Почему?
— Лев сильнее коня.
Тутмос покачал головой.
— Хор ответил иначе, а как — ты узнаешь, если будешь внимательно слушать своих учителей. Ответ будет приятен тебе, если ты любишь коней. Знай, теперь я запомню и спрошу. И подарок ты получишь только тогда, когда заслужишь его.
Смущённый таким оборотом дела, Аменхотеп на миг склонил голову перед отцом, но тотчас же сорвался с места и, прихрамывая, побежал туда, где ждали его товарищи, сыновья военачальников. Тутмос проводил его взглядом, полным тех чувств, которые отцы до поры до времени скрывают от своих детей.
— Он будет воином! Не случайно в день его рождения я убил на охоте великолепного льва. А скоро подарю ему Кидши, правитель которого приползёт на брюхе, вылизывая себе языком дорогу в пыли. На этот раз не отступлю, лучше лягу мёртвым у стен Кидши.
Меритра в испуге зажала ему рот.
— Разве можно так говорить, любимый? Произнесённое слово живёт и убивает! Ты поистине удивляешь меня, я не думала, что ты можешь быть таким неразумным! Я молю великого Амона, чтобы он растворил твои слова в потоке дыхания Шу и унёс их далеко-далеко. Был бы жив Джосеркара-сенеб, он сурово обошёлся бы с тобой за такое неразумие, заставил бы тебя совершить очистительные обряды и принести покаянные жертвы…
Суеверный Тутмос и сам был испуган вырвавшимися у него словами и мысленно вознёс молитву Месхенет, в чьей власти было изменить путь судьбы. Он даже слегка побледнел и сжал в руке амулет, висевший у него на груди.