— Поистине, достойный Менту-хотеп, — сладко улыбаясь, сказал чати, — великий Амон сотворил эту землю, пребывая в самом благодушном настроении, ибо богатства её так обильны и красоты так чудесны, что глаз не может наглядеться на них. И ты, поставленный его величеством на высокую должность правителя этой великолепной страны, поистине подобен ей своей щедростью и гостеприимством.
Менту-хотепу доставила невыразимое удовольствие льстивая речь чати — именно потому, что он знал истинную цену его словам.
— Ты преувеличиваешь, достойный Рехмира.
— Ничуть! Напротив, язык мой слишком беден, чтобы выразить моё восхищение. Но ты знаешь меня давно и поистине можешь читать в моём сердце, ибо оно не скрыто тьмой от глаз истинного друга. Ведь ты видишь это, достойный Менту-хотеп?
— Вижу, — сказал царский сын Куша не без иронии, которая, однако, человеку непосвящённому могла показаться трепетным волнением растроганного сердца.
— А сколь счастлив ты, что его величество оценил по достоинству твои неисчислимые заслуги! Когда он объявил о своём намерении посетить тебя, я возрадовался, ибо давно склонял его величество к этому решению, уверяя его, что ты достоин его посещения. И, как видишь, его величество — да будет он жив, цел и здоров! — последовал моему совету.
— Благодарю тебя, преданный друг Рехмира.
Чати улыбнулся так простодушно, словно и в самом деле принял слова Менту-хотепа за серебро чистого веса.
— Разве в обязанности чати не входит указывать его величеству на то, что достойно всяческого поощрения? Среди обилия государственных дел и забот его величество порой может забыть о верном слуге, конечно, только до поры до времени, ибо нет ничего, что было бы сокрыто от его глаз, но если я могу сделать что-либо для старого друга, я сделаю это, помышляя лишь о справедливости.
— Как мне благодарить тебя за эту услугу?
— О, ты уже отблагодарил меня сверх всякой меры! Эта красавица Ипетауи — сладкая, как мёд. — Чати сладострастно улыбнулся, потерев ладонью о ладонь. — После ночи, проведённой с нею, я стал моложе на двадцать, нет, на тридцать лет! И если у неё родится ребёнок…
— То он будет чудесного смуглого цвета, словно плод пальмы дун, — подхватил Менту-хотеп, и оба рассмеялись.
Воздух в саду был душистый, сотканный из тысячи мельчайших ароматов, он мешался с вечерней прохладой, которую ветер, должно быть, приносил с высоких горных вершин, покрытых ослепительно-белыми сверкающими на солнце одеждами. Приятности вечера способствовало и разлитое по чашам гранатовое вино такого необыкновенного вкуса, что, казалось, можно было не пить, а только вдыхать его. Плоды, которые разноцветным огнём горели в высоких алебастровых вазах, были принесены красивыми чернокожими невольницами и оттого казались ещё слаще. Глаз отдыхал на затейливом узоре из цветов, которые были посажены искусными садовниками с таким расчётом, чтобы краски сменялись незаметно и переливались одна в другую — белый цвет голубел, голубой густел и становился лазурным, с лазурью смешивался пурпур и воздвигал переливчатую фиолетовую волну, которая вновь бледнела, становилась сиреневой и переходила в нежный розовый цвет. Неподалёку на зелёной лужайке расположились чернокожие красавицы, весь наряд которых состоял из узких золотых поясков и цветных ожерелий; они тихо играли на различных музыкальных инструментах и пели голосами столь сладостными, что глаза невольно увлажнялись слезами и сердце начинало источать мёд. Одна из красавиц по тайному знаку Менту-хотепа приблизилась к беседующим и увенчала высокий лоб чати пышным венком из небесно-голубых и розовых цветов, ласково погладила его плечо и ускользнула, прежде чем рука старого сановника коснулась её талии. Рехмира в полном восторге откинулся на спинку своего кресла, его тучные плечи сотрясались от хохота.