Только на вторую осень после окончания войны, за несколько недель до той роковой ночи, когда на хуторе Мурака загремели выстрелы, городские мамочки увезли своих маленьких девочек. Дети держались за юбку Амалии и плакали — они не хотели расставаться со своей муракаской мамой. Но побочные жены Абеля были непреклонны, девчушкам привезли из города по зимнему пальто и насильно заставили отправиться в дорогу. Амалия запрягла лошадь, зачастила в амбар, приготовила каждой из девчушек котомку с провизией и отвезла мамочек с их детками на станцию.
Судьба распорядилась разумно — дети не увидели муракаского побоища.
На первый взгляд, у двух столичных рабочих, у Лео и Вильмута, не было никаких связей с убитым бандитом Эрнстом. Ничего у них неподеленным не осталось. Давным-давно разошлись их пути: лояльные к новой власти рабочие парни растворились в обществе, приложили руки к заглаживанию следов войны, никому из них и в голову не приходило связать свои мысли с наводящим страх расхожим понятием «вредительство», они честно, не жалея сил, вкалывали. Вроде бы просто делить людей, проводя черту между разными группами, слоями, массами. Враг народной власти Эрнст держал палец на спусковом крючке и вместе с себе подобными таился по лесам и зарослям. Такие, как он, верили, что дождутся белого парохода и очистят отечество от красных. Вильмут и Лео конечно же были в глазах Эрнста предателями, подонками, которые махнули рукой на высокие идеи и приспособились к новому строю. В переломные времена люди словно бы надевали маски, белые и черные. Полутонов не существовало. Игры случая никто и в расчет не хотел брать.
Мужики постарше, да и сами они — Эрнст, Вильмут и Лео — не отказывались при немцах от удовольствия подразнить власти. Сын батрака с маслобойни Оту Кукк, верзила из простаков, был горазд собирать глупые присказки. Ему-то и набили башку всякой дрянью, и Оту страсть как гордился этой подобранной мудростью. Целыми днями ездил верхом на белом мерине маслобойни по поселку, орал непристойности и добавлял к каждой из них имя Гитлера. Чего греха таить, и стар и млад тешились горлопанством Оту: устами дурачка изливали свою затаенную вражду, словно бы сами отделывали немцев и таким образом становились причастными к политике.
Однажды в поселок явились полицейские, они поехали на машине вслед за скачущим Оту, настигли его за мостом на речной пойме, там и пристрелили. Досталась пуля и его мерину, словно и лошадь потешалась над Гитлером.
Смерть Эрнста рассеяла висевшую над Вильмутом и Лео угрозу. Часть горя свалилась с души, но легче от этого не стало, пустое место заполнилось тоской. От нее Лео и по сей день не освободился полностью. Во всяком случае, осталось ощущение неоплатного долга.