— Vorwärts — marsch[64], — произнес Бремиг небрежным голосом штатского, и полк статистов неторопливо пошел вперед.
— Стоп! Не так — будто все происходит взаправду. Вы на войне!
— Vorwärts — marsch! — крикнул Бремиг погромче, но на вялости статистов это не отразилось.
— Стой! Черт побери! — заорал Таку. — Вы немецкие солдаты, идете уничтожить деревню во имя своего треклятого фюрера и фатерланда. У вас нет никаких сомнений. Кто силен, тот и прав. Ничего иного вы не знаете. Я хочу видеть на ваших лицах злобу. Теперь вас может удовлетворить только кровь женщин и детей. У вас никогда не было демократии. Вы действуете, как хорошо смазанная машина, вы преисполнены ненависти. Я деревня! Идите, уничтожьте меня!
— Ich mach's nicht mit[65], — сказал один солдат, выходя из строя.
— Ich auch nicht[66], — сказал другой.
— Что это с ними, черт возьми? Верните их в строй! — завопил Таку.
— Немецкие солдаты не были зверями! — крикнул тот, что вышел из строя первым. — Мы были не лучше и не хуже ваших солдат. Они убивали нас, мы убивали их, вот и все. Женщин и детей не трогали.
Разъяренный Таку подошел к нему.
— Давайте взглянем на факты, — угрожающе заговорил он.
— По-вашему, деревня сгорела оттого, что какой-то итальянец не загасил окурок? Нет. Это была преднамеренная военная операция, предпринятая немецким верховным командованием, и тогда вы не возмущались. Нет. Вы дожидались приезда американской кинокомпании, чтобы начать возмущаться.
— Меня здесь не было, — ответил немецкий бунтарь. — Я служил в военно-полевом госпитале в Виареджо, и мы спасли жизнь многим американским летчикам. Если хотите показать убийство, ведите сюда убийц, а не нас.
— Вы хотите сказать, что не были нацистом?
— Я коммунист. Таку опешил.
— Коммунист? Вот тебе на. Коммунист в нацистской армии?
— А вот Герхардт квакер.
— Квакер!
— Один из очень немногих в Германии. Он всегда стрелял в воздух, так как является противником убийства.
— А остальные, — зарычал Таку, — надо полагать, адвентисты седьмого дня, трясуны, буддисты, духоборы, сионисты, и среди них нет ни единого наци!
Другие немцы, почти ничего не понимавшие по-английски, бессмысленно взирали на него, только Бремиг небрежно повернулся посмотреть, что будет дальше, поскольку играл полковника и должен был возглавлять очередную кровожадную атаку в направлении камеры. Увидел Ганса, и у него отвисла челюсть. Ганс отвернулся и замигал.
— Сэм, — в отчаянии обратился Таку к человеку с ярким галстуком, — разве я не говорил, что нужны убежденные наци?
— Разве они в этом признаются?