Ганс с матерью были очень благодарны Гельмуту за эти продолжительные монологи — они звучали с неистовой убежденностью, приятной в ненадежные времена. Мопсель наблюдала за мужем, по взгляду ее голубых глаз было видно, что она зачарована его многословием, и ее явная вера в него укрепляла Ганса в преданности делу.
Однажды вечером Гельмут задерживался. Мопсель в одиночестве вязала бесконечные белые одеяния для священника.
— А где Гельмут? — спросила фрау Винтершильд. Она тоже вязала что-то маленькое, белое в покорном предвидении неизбежного.
— Придет, — таинственным тоном ответила Мопсель.
Вскоре на лестнице послышались шаги, более резкие, чем обычно, более четкие.
Вошел Гельмут, и они впервые увидели его в мундире.
— Что это? — спросил полковник. — Мы отошли от традиционного покроя обмундирования? Ты поступил на военную службу?
— Это мундир Schutzstaffel, Waffen SS, — ответил казавшийся подвыпившим Гельмут.
— Какой-то новый технический род войск?
— Да, — воскликнул Гельмут, — новый технический, моральный и патриотический род войск. Рейхстаг горит.
Полковник вынул изо рта трубку.
— Ты шутишь. Гельмут улыбнулся.
— Нет, не шучу.
— Какой-нибудь идиот-турист с зажженной сигаретой, — буркнул полковник. — Ничего удивительного.
Изменчивость повседневного существования отражалась на школе. Уроки тут же прерывались, когда мимо окон проезжали грузовики с коричневорубашечниками, хором выкрикивающими: «Deutschland, erwache!»[2]. Занятие для уважающих себя людей вряд ли достойное, но в хриплом призыве Германии проснуться эти разочарованные жизнью обрели смысл существования без оружия. Когда эти крикуны грозили сорвать урок, смелости требовать от мальчишек внимания хватало только герру Вехтеру, учителю латинского языка. Если ученик оказывался чересчур увлечен демонстрацией на улице и садился не сразу, герр Вехтер заставлял виновного перевести «Deutschland, erwache!» на латинский язык. Некоторые ребята так ничего и не усвоили из латыни, кроме этого перевода.
Со временем необходимость будить Германию отпала. К власти пришел Адольф Гитлер и поднял такой шум, что о дальнейшем сне не могло быть и речи. Поначалу он не мог позволить себе идти на конфликт с какой-то организованной силой, однако вынужденный поддерживать не только бодрость, но и воинственность духа своих слушателей в предвкушении великого дня возмездия начал применять к евреям методы, которые вскоре начнут применяться ко всем остальным. Интернационализм евреев привел к подозрению, что они образуют единую партию, строящую колоссальный заговор обирать тех, кто кормится честным трудом. Евреи превратились в удобный символ эпохи, эквивалент Уолл-стрита в жаргоне коммунистов.