, а также объективных общих целей научных исследований и их овеществленных «методов», действующих в «новой науке» (nouva scienza) по ту сторону воли, желаний и субъективных намерений индивидов. Почему, например, категория «количество» получает приоритет перед категорией «качество»; категория «отношение» – перед категорией «субстанция» с ее акциденциями
[176]; категория «закон природы» – перед категориями «форма», «гештальт», «тип», «сила»; понятие непрерывного движение, производящего пространственные формы по аналитической формуле, – перед понятием качественной формы пространства (аналитическая геометрия Декарта); логика реляционистского мышления – перед логикой силлогизма с его подведением частных понятий под общие; впередсмотрящее, проспективное «ars inveniendi» – перед «ars demonstrandi» теологической или философской истины, мыслимой как недвижимое владение и основанной как на высшем авторитете на церковном Христе или «князе тех, кто тут знает» (Данте)? Почему средневековый «
ученый», т. е. человек, имеющий много книг и постоянно вглядывающийся в прошлое, уступил лидерство современному экспериментирующему и математически дедуцирующему «
исследователю»? Почему теперь исходят из явлений
сознания – а уже не из самого сущего? Почему критика источников становится принципом всякого исторического исследования? Почему возникает новая герменевтика, объясняющая смысл традиционных писаний окружавшей их авторов средой и
резко разделяющая прошлое и настоящее, переплетавшиеся в Средние века и в схоластике в странном единстве, которое так же убивало настоящее и живые впечатления от него, как и фальсифицировало образ прошлого, бессознательно перетолковывая его в интересах настоящего, поэтому, например, всерьез думали, будто «Нус» Аристотеля – это примерно то же самое, что Бог Моисея и Евангелия? Почему критически ориентированная историческая наука – будучи в целом самоанализом, самоосвобождением и самоисцелением общества – отбрасывает так чудовищно много из того, что в силу вечной иллюзии бессознательной традиции жизненного сообщества выдавало себя через взаимное заражение поколений за «современное» и «живое», отбрасывает его в теневое существование, в лоно прошлого – собственно, туда, откуда оно и пришло, – но в то же время отчетливо осознает свою
самобытную, исторически-обусловленную природу?
[177] Оценки Освальда Шпенглера в отношении новоевропейского естествознания, хотя и верны во многих отношениях, опять-таки односторонни и неточны: «В пределах философии барокко западное естествознание являет собой совершенно самостоятельную вотчину. Никакая другая культура ничем подобным не располагала. Нет сомнения в том, что наука здесь с самого начала была не прислугой теологии, но