Около четырех внизу стали покрикивать. Сначала в туалет просились, и сержанты сводили нескольких. Потом появились просьбы дать воды, домой позвонить, выпустить. Шумела в основном компания, которую привезли от клуба «Летучая мышь».
Когда крики переросли в колочение в дверь и скандирование: «Во-ды! Во-ды!.. До-мой! До-мой!» – Елтышев не выдержал:
– Давайте их успокоим.
Втроем – он и сержанты – спустились.
– Кто тут домой захотел? – спросил Николай Михайлович, остановившись в центре коридора.
– Я! Я! – сразу из нескольких камер.
– Добро. Выводи, Ионов.
Сержант Ионов, звеня ключами на большом кольце, открывал двери, желающие выходили в коридор, и их отводили в крошечную – метра четыре квадратных – комнатушку с большой батареей-змеевиком, прутьями под потолком (сушилка, что ли, когда-то была). В ней техничка держала швабры и ведра, мешок с хлоркой, а иногда там запирали наиболее буйных – потенциальных пятнадцатисуточников. Но сегодня, то ли от собственных невеселых размышлений, то ли от того, что недовольных оказалось так много, Елтышев набил комнатушку под завязку. Четырнадцать человек – всех, кто требовал выпустить.
– Постойте, подумайте, – сказал и захлопнул дверь; поднялся в дежурное помещение, снял фуражку, вытер платком пот со лба.
– Ох, жара-то какая, – заметила его движение врачиха. – Надо на дачу ехать, вишни, сливы распаковывать. Не дай бог сопреют.
Елтышев неприязненно мыкнул, сел за стол. Дачи у него не было; несколько раз собирался взять участок, но начинал раздумывать, подсчитывать – придется доски покупать на забор, домишко какой-нибудь строить, чернозем завозить, – и оставлял эту затею. А теперь жалел, конечно, но поздно – теперь задарма земли нет, каждая сотка какие-то огромные тысячи стоит…
С полчаса внизу было относительно тихо (похмельные стоны, хриплые матерки не в счет), а потом в дверь комнатушки задолбили:
– Дышать нечем! Откройте, ур-роды!
Удары усиливались; Елтышев не выдержал:
– Ионов, прысни им там перцу через скважину. Что-то вообще охренели сегодня.
Сержант ушел. Крики на минуту смолкли – набитые в комнатушку, наверное, надеялись, что их сейчас выпустят, – и возобновились, но уже в несколько раз сильнее, переросли в выворачивающий кашель, вой. Когда вой сменился совсем уж нечеловеческими звуками, врачиха оторвалась от чтения:
– Да что там происходит?!
– Пуска-ай, – поморщился Николай Михайлович, – может, вести себя научатся…
Еще минут через десять по настоянию врачихи дверь открыли.
Из комнатушки вырвалась волна отравленного горячего воздуха; врачиха, поперхнувшись, отшатнулась. На полу, один на другом, корчились недавние недовольные.