Куда вы скрылись, удалились,
На век заста-авили страдать…
И песнь была тосклива и длинна, а жизнь была ещё длинней и тоскливей. А в этой жизни, за стенами пивной, цвела на окнах серо-зелёная и терпкая на вкус герань; трепыхались на окнах дешевые кисейные занавески: сидя перед этими занавесками, жены занимались сплетнями, судили о соседях, а их взрослые дети под звуки роялей и пианино напевали романсы:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
На ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Так и сейчас в пивной, перед глазами гостей, с песней «Очи карие, большие» плавала, кружилась, куда-то текла современная обывательская жизнь, трудная и непонятная, оторвавшаяся от домашнего быта, развёртывалась, бросалась в глаза перед бутылками пива серо-зелёными цветами плесени. От этой жизни было жутко так, что падало и замирало сердце. И было чего-то жаль. Было жаль какую-то птицу, которая побыла в руках, пощебетала какие-то особенные песни, показала на один миг свои огненные перья и улетела. Да была ли в руках такая птица? Уверяют, что была. И вот об этой самой птице, под песню «жалостливой бабы» за бутылками пива тоскует уездная молодёжь. Под эту же самую песню за бутылками пива тоскуют и пожилые. Правда, пожилые тоскуют не о дивной птице, которая побыла и улетела, а о том, что у них ничего нет реального, ничего нет ощутительного под ногами; они тоскуют оттого, что старое ушло, а молодое не пришло, а если и пришло, то не для них…
— Да, — протянул тоскливо Евгений и поднял стакан с пивом.
— Выпьем.
Андрей вздрогнул, улыбнулся уголками тонких губ. Но из этого ничего не вышло — на губах Андрея была какая-то зелень вместо улыбки, и он тоскливо сказал:
— Выпьем.
— Противная музыка, — сказал Евгений, — всё нутро выворачивает и смазывает гнилью.
— Только смазывает, а у меня давно смазано, — сказал Андрей.
— Неужели ты веришь во всю эту чепуху, что ты рассказал? — спросил Евгений.
— Я?
— Да.
— Не знаю, — ответил Андрей и вытянул шею, задёргал плечами и заиграл пальцами. — Я только знаю одно, что и я держал в руках птицу…
— Птицу?
— Да. А кто держал в руках птицу и упустил её, тот не жилец…
— Это как?
Андрей ничего не ответил. Он только быстро шелестел над столом пальцами и неподвижно смотрел на Евгения. А граммофон всё пел и пел:
Гришуха с Ванькой плакали, целовались, жали друг другу руки.
— Наша жисть коротка-а… — тянул плаксиво Гришуха.
— Словно волны морские… — подтягивал ему Ванька.
— Словно волны морские… — повторил Андрей.
В это время со звоном упала со стола пивная бутылка. Андрей нервно вздрогнул, повернулся боком к столу, вскинул голову и влип мутными глазами в картину.