— Скорее! Скорее! — заметив моё движение, торопил меня чёрт и похихикивал надо мной.
Я остановил сердце и кошкой рванулся к широким лапам ветлы, схватился одною рукою за лапу ветлы и повис было на ней, но воздухом коляски, вырвавшейся из-под меня с ураганной быстротой, подбросило заднюю часть моего тела в сторону, и я, под дикий хохот чёрта и крик кучера, со страшным треском повалился на землю.
— Ну? — спросил кто-то из слушателей. Андрей замолчал, обвёл мутными глазами слушателей, пожевал губами, а потом дико заорал:
— Это верно! Верно! Что вы на меня уставились? — И тут же затих, пожевал ещё раз сухими губами и скучно выплюнул:
— Все трое удавились.
— Удавились?
А Андрей всё так же спокойно и скучно:
— Чёрт на них разъезжает.
В это время дверь снова открылась, и в пивную вошли несколько новых посетителей. Хозяин пивной изменил положение тучного тела, переступил с ноги на ногу и прошелестел за буфет.
Пётр заметался от стола к столу.
Гости застучали бутылками и стаканами.
Андрей молчал. Он, как и во время рассказа, всё смотрел на Евгения, быстро работал пальцами, и его пальцы стучали друг о друга, как костяшки, и шелестели серой кожей.
На стене от пальца прыгала тень.
Евгений находился в каком-то тумане. Евгений вытер вспотевшее лицо, тревожно взглянул на замолкшего Андрея и устало попросил:
— Дайте парочку!
III
Густые сумерки вечера затянули пивную и гостей. В серой мгле вспыхивали глаза, возбуждённо встречались друг с другом. Хозяин пивной повернул выключатель, и серебряный свет наполнил помещение. Люди стали обыкновенными и скучными.
Кто-то из посетителей жаловался на свою судьбу и плакал:
— Эх, Ванько, разве это жисть? Не смотрел бы на неё!
А ему в утешение басил другой:
— Полно, Гришуха, ну, чем плоха наша жисть, а? Это, брат, того… А мне хорошо, можно сказать, само пиво в рот течёт… — и, тряхнув копной рыжих волос, посмотрел на товарища влажными от слёз глазами и сокрушенно добавил:
— Я, брат, жисть люблю, ей-богу, люблю… Она, брат жисть-то, один раз нам всего даётся, а потому пользуй её, сколь хошь…
— Оно конечно, — ответил Гришуха, — жисть — хорошая штука, но она иногда душит тебя, во! Даже прямо невмоготу…
— Оно так, — согласился Ванюха и обратился к хозяину…
— Хозяин, а хозяин?
— Что прикажете? — спросил хозяин и поднял бледно-зелёные глазки.
— Скучно. Заведи-ка музыку… Вяльцеву…
— Вяльцеву… Уж больно баба жалостливая, — сказал Гришуха.
Хозяин завёл граммофон. Граммофон зашипел, захрипел, а потом жалобно запел:
И медленно завертелись по залу кольцами звуки песни; опустились, поникли головы гостей; приятно затосковали сердца; а думы поплыли, помчались в далекое будущее, — это у молодых. А у пожилых, у которых впереди — ничего, думы поворачивали назад, в недавнее прошлое, и там бережно перебирали всё пережитое, внимательно осматривали его, перетряхивали, не пригодятся ли? А граммофон пел: