Чтобы не будить однокашника, Терехов тихо снял бушлат и сел, начал было стаскивать размокшие кирзачи. На обратном пути каньон и «реку времени» пришлось преодолевать вброд, ведя в поводу кобылицу. Строптивая, она не пошла в воду, хотя на мелких местах всего было по щиколотку и лишь у прижимов по колено. Терехов подумал, что она не желает покидать чертогов, оставлять своего жеребца, взял в повод и чуть ли не насильно перевёл через «границу тьмы и света», вымокнув до пояса. На другой стороне норовистая лошадь смирилась и неутомимым галопом повезла на стан — даже вылить воду не дала. Андрей не успел стащить и один сапог, как услышал насмешливый голос Репья:
— Ну что, словил кобылицу, Шаляпин?
— Словил, — не сразу отозвался Андрей и лишь потом обернулся.
Жора делал вид, будто пробудился от крепкого сна.
— Долго же ты её пас... И как она, под седлом? Не одичала, гуляя на воле?
Его не слишком прозрачный намёк он пропустил мимо ушей. Но уклониться от пристального, мрачноватого взора не удалось — рассматривал откровенно изучающе.
— Заморённая кобылица, — обронил Терехов и, не удержавшись, отщипнул хлебную корку. — С ипподрома, копытить снег не приучена... Что ты так смотришь? Я тебе денег должен?
Кусок застрял в пересохшем горле, и он напился, припав к носику чайника.
— У самого-то похмелья нет? — уже впрямую спросил Жора, кивая на чайник.
Терехов впрямую и ответил:
— Ты же знаешь, я не болею.
— И это плохо, Шаляпин, — посожалел Репей. — Лучше бы ты страдал... Тебе Палёнка совсем не понравилась?
— Я «палёнку» не пью, — выразительно ответил Андрей. — Предпочитаю фирменные напитки.
— Ну ещё бы! Только Палёна, это не водка — цветок. У нас так зовут анютины глазки.
Терехов натянуто засмеялся.
— Как на клумбе живёшь, Репей! Вокруг ландыши, маргаритки...
И нарвался на рычание зверя.
— Не разевай рот, Шаляпин! Это моя клумба! — и пнул мокрый, грязный сапог Терехова. — И нечего тут топтаться!
Потом поднял и зашвырнул в угол портупею с кобурой, и, не найдя, чем ещё выразить своё негодование, вытащил фляжку из внутреннего кармана куртки и сделал большой глоток. Судя по тому, как его скрутило, это был спирт. Но не стал запивать водой, перетерпел ожог, отдышался и словно привёл себя в чувство — вдруг протянул фляжку.
— Извини, — сказал сдавленно, и оттого вроде бы примиряюще. — Нервы сдают... Выпей со мной.
Терехов выбросил его ботинки из кресла, сел и лишь после того глотнул спирта, показалось — вода. Репьёв ревниво и обиженно глянул на свою обувь, но тут же и забыл о ней.
— Кто зеркало разбил? — спросил без интереса.