– Беспамятство, беспамятство, – повторял старик, мерно шагая вокруг забора.
Затем он присел на лавочку, что возле часовни. Уперся подбородком в руки на посохе и замер.
Напротив, на холме, застыл в рывке танк Т-34. На броне следы боев. Страшен танк в своем гневе, ох страшен. Старец даже прижмурился.
Он видел стелу с искусственным вечным огнем, панораму фронтового быта, выполненную искусным художником. Вроде все сделано добротно, на века. Но забыли одно, когда ставили этот памятник защитникам Заполярья. Не было здесь в 1984 году монастыря, когда шло строительство этого комплекса. Была только КЭЧ воинской части. А там, под полом, упокоились 116 убиенных монахов. Забыли о былом устроители памятника. Так стоит ли удивляться, что клика, захватившая власть сейчас, забыла обо всем советском.
Старец вздохнул. Если бы он читал Шекспира, то бы вспомнил удобную для таких случаев фразу: прервалась цепь времен. Но он был монах, который избрал свой жизненный путь: служить Богу. И для него было непонятно, как можно было заботливо укладывать тонны бетона в комплекс Славы, совершенно забыв, что рядом, в полном забвении, под полом, лежат мощи первых защитников земли Русской. Он своим разумением понимал, что существует единая память, память всем, кто сложил свою жизнь на алтарь Отечества. Он радовался, что «никто не забыт и ничто не забыто». Хотя его ни разу никто не пригласил и не вручил благодарственное письмо или очередную юбилейную медаль за то, что он мальчишкой прошел дорогами войны полных четыре года. Он бы хотел подойти к этому комплексу и просто поклониться, перекрестить лоб, поминая усопших. Но этот танк… Он отталкивает своей агрессивностью.
Старик насмотрелся на железо во время войны. Война… Он хватил ее сполна, хотя был подростком.
– Ну, Сашка, теперь ты самый старший, – сказал ему отец на вокзале. – Береги мать и сестренок.
И обнял его. Обнял не как сына – мальчика, а как мужчину. И он стал мужчиной: изнурительная работа в колхозе, на подсобном участке, чтобы прокормить сестренок, быстро заставила повзрослеть. Еще вчера они гоняли в футбол и ходили в лес, а сейчас до черных точек в глазах работали. Затем появились почтальоны с жуткими треугольниками. Не обошел старый однорукий почтальон и их избу. Он и сейчас слышит страшный звериный крик матери, потом тишина. Помнит ее черные, когда-то голубые, глаза и хриплый шепот:
– Жить надо, Сашка, жить. Их нужно поднять, – и кивнула в угол, где сжались сестренки.
От воспоминаний у старца заволокло глаза. Вроде бы столько лет прошло. Ан нет. Память, память всегда обнажает, как нерв, картинки детства, которое закончилось.