Поезд должен был вот-вот подойти. Дежурный по станции, важного вида мужчина в фуражке с красным верхом и черным околышем, вышел на перрон и ударил в большой колокол, висевший у дверей вокзала. Через минуту прибыл поезд. Среди пассажиров, вышедших из вагона, был и отец молодой телеграфистки.
— Верочка!
— Наконец-то! — бросилась она к отцу.
— Ну что ты плачешь, чудачка? — улыбнулся отец, поцеловав дочь.
— Александр Алексеевич! — Закис подошел к приехавшему и крепко пожал руку. — С приездом.
Закис взял чемодан и грузной, чуть развалистой походкой, выдававшей в нем бывшего моряка, пошел следом за Александром Алексеевичем и Верой, разговаривавших о своих делах.
— От Надюши тебе большой привет, — говорил Александр Алексеевич. — Представь себе, твоя кукла у нее еще цела.
Вере было девять лет, когда ее отца, Александра Алексеевича Кремнева, за одну из статей в «Рабочей правде» отправили в ссылку в Карелию. Верочка с матерью вскоре переехали к нему. Уезжая из Петербурга, Верочка подарила одну из своих кукол дочке учителя реального училища, у которого они снимали комнату. Александр Алексеевич думал, что напоминание о подарке, который до сих пор так бережно хранили, будет приятно для дочери, но Верочка ничего не сказала, даже не улыбнулась.
— Что-нибудь случилось? — встревожился отец.
— Пантелеймона ранили, — сообщила Вера.
— Ранили? Тяжело?
— Из-за угла стреляли, сволочи, — сказал Закис.
— Понятно, понятно… — проговорил Кремнев, нахмурившись.
В последнее время почти все большевики города были в разъезде. Кто поехал в карельские деревни устанавливать Советскую власть, кто в поморские села проводить выборы в уездный Совет. Сам Кремнев только что вернулся из Петрограда. Все руководство партийной работой легло на плечи Машева. И, конечно, контрреволюционеры решили воспользоваться моментом и нанести удар по организации.
Кремнев жил на окраине города в одноэтажном домике, одна половина которого была выкрашена в желтый цвет, другая оставалась некрашеной. Крашеной половиной дома владел какой-то приказчик, а на другой раньше жил становой. Теперь квартиру станового занимал Кремнев, а на другой половине по-прежнему жила с семьей вдова приказчика, убитого на войне, преждевременно выцветшая, вечно чем-то напуганная женщина.
— А почему ты опять сидишь? — упрекнула Вера мужа. — Доктор сказал, что тебе нельзя подниматься.
Она взбила подушки и пыталась заставить лечь сидевшего в постели Пантелеймона, но тот ее не слушался.
— Как же это произошло? — спросил Кремнев.
— Я был на Попов-острове. Проводил собрание, — начал рассказывать Пантелеймон. — Там все прошло хорошо. Возвращаюсь домой. Было темно. И вдруг около трактира… Хорошо еще, что в руку…