— За какие грехи нас бог так наказывает? — вздохнула Доариэ. — В такие-то годы. Да и время еще такое…
— Да, конечно, — согласилась Паро и добавила с явным сожалением: — А мой-то уже на такое не способен.
— Оно и лучше, — заметила Доариэ.
Но жена Хёкки-Хуотари, кажется, была не очень довольна этим.
— Что-то у Иро и Хуоти случилось. Даже не разговаривают, — начала Паро, но тут же замолчала, увидев в дверях Хуоти.
Следом за Хуоти в избу вбежал Микки, весь в снегу, с разодранной штаниной.
— Где-то ты весь так извозился? — заохала мать. — А-вой-вой! Штаны опять порвал. Не успеешь починить, опять рваные. Сам будешь теперь чинить. Одно горе с этими мальчишками. Был бы отец дома, так дал бы он тебе ремня. Хуоти, ты не видел, куда отец ушел?
— Чего-то к риге пошел, — ответил Хуоти, всовывая в печь принесенный с собой березовый брус, чтобы, распарив, сделать из него полоз для санок.
— К риге? — удивилась мать. — А что ему зимой там понадобилось?
В окошко светило апрельское солнце и толстый лед, наросший за зиму на стеклах, начал понемногу таять. С подоконника на скамью капала черная от копоти вода.
— Иро скоро перейдет спать в горницу, — вдруг сказала Паро, взглянув на Хуоти.
— Да холодно еще, — заметила Доариэ, стаскивая с Микки порванные штаны.
— А я тоже, девушкой, бывало, с середины великого поста спала в горнице. Под овчиной не холодно, — сказала Паро и вдруг заметила за окном жену Хилиппы. — Вот чудо-то! Оксениэ к вам бежит…
Доариэ тоже удивилась. Жена Хилиппы, хотя и была большой охотницей посудить да посплетничать, редко заходила к своим соседкам — не к лицу это было ей, она же хозяйка самого богатого дома, да и грех это. Что же заставило ее теперь побежать в дом Пульки-Поавилы, да еще сломя голову?
— Твой-то совсем рехнулся! — закричала Оксениэ уже с порога.
У Доариэ даже руки опустились.
— Ригу ломает, — плаксивым голосом причитала Оксениэ.
— Господи!
Доариэ бросилась к окну и увидела, как Поавила, стоя на крыше их общей с Малахвиэненом риги, отрывает доски с крыши и бросает их в снег.
— Греха не боится! — бормотала Оксениэ.
Заметив Паро, она подошла к ней и, наклонившись к самому уху, стала нашептывать что-то с таинственным видом. Хуоти расслышал только отдельные слова. «Иро… вечером… с Ханнесом… повети…» Ему вспомнились слова покойной бабушки: «Кто шепчет, тот клевещет», но на душе у него почему-то стало неприятно.
Выглянув в окно, Оксениэ опять со страдальческим видом обратилась к Доариэ:
— Сходи-ка ты уйми его.
В ответ Доариэ только вздохнула. Да разве жена может поделать что-то с мужем! Оксениэ и сама понимала это. Поглядев на Доариэ жалостливым взглядом, она направилась к дверям, бормоча под нос: «Был бы Хилиппа дома, так…»