Хилиппа привез из Каяни почту для белофиннов, адресованную на Кемь. Вместе с ним приехали какой-то ученый, направленный финским литературным обществом изучать религиозные обряды карел, и представители компании «В. Гутцайт», прибывшие для ознакомления с лесными богатствами, которыми славились эти края, и сплавными реками, текущими с водораздела в сторону Финляндии.
В тот же вечер Хилиппа пришел к Пульке-Поавиле.
— Ты что, другого теперь и делать не умеешь, как только ломать? — начал он с порога, — Общинный амбар взломал, теперь нашу общую ригу порушил! Когда ты ума-разума наберешься, а?
Поавила молчал.
— И что я тебе сделал плохого? — уже спокойнее продолжал Хилиппа. — Когда тебе что нужно было, я всегда давал в долг. И семена, и соль… Да ты даже не знаешь, сколько добра я сделал тебе. Руочи-то собирались тебя… К-хе… Ну ладно… — он поперхнулся. — Не надо было тебе ломать ригу. Я бы тебе дал лошадь, чтобы бревна привезти из лесу. А им я сказал, что ты, конечно, человек со странностями, но честный. Если бы не я, они тебя бы арестовали. Тебе бы спасибо сказать мне, а не…
— Вон! — рявкнул Поавила не своим голосом, шаря дрожащей рукой под лавкой. — Вон, пока цел!
— Боже милосердный! — испугалась Доариэ и закрыла лицо руками.
Насто заплакала. Микки спрятался за голбец.
— Сумасшедший! — Хилиппа схватился за ручку двери. Его левое веко нервно задергалось. — Ну, погоди, вернутся финны. Они знают, кто у нас совет нищих создавал. Они уж как пить дать…
Поавила выхватил из-под лавки топор. Хилиппа успел выскочить из избы. Топор с такой силой ударился о дверь, что она распахнулась.
— Не плачь, — стал утешать Поавила перепугавшуюся дочь. — Ну, что ты?
Доариэ подняла топор и молча положила его на место.
— Половина риги наша, — тяжело дыша, сказал Поавила. — А со своим добром я могу делать все, что захочу. Вот.
Нахлобучив шапку, он вышел из избы.
После той ночи, когда Хуоти случайно подслушал разговор отца и матери, у него появилось какое-то новое чувство, придававшее ему силы и заставлявшее работать с утра до вечера словно за двоих. Он сделал санки, навозил на них на поля навоз, окорил часть бревен и начал их обтесывать. В одной рубашке, без рукавиц, Он усердно махал топором и не слышал, как подошел отец.
— Зря, пожалуй, стараешься, — услышал он голос отца.
Хуоти выпрямился и недоуменно уставился на него.
— Мне-то, наверное, уже не жить в новой избе, — вздохнул отец, думая об угрозе Хилиппы.
Хуоти опустил топор в ноздреватый мокрый снег рядом с бревном и внимательно посмотрел в потемневшее, изрезанное глубокими морщинами лицо отца.