— Значит, Теппана успел вовремя, — с довольным видом заметил Поавила. — Ну, а об учителе ничего не слыхал?
Судьба учителя тревожила всю деревню. Никто не знал, что с ним стало. Хилиппе, может быть, что-то и было известно, но он уехал по торговым делам в Каяни. Жена учителя ходила на погост. Вернулась она оттуда в слезах: Степана Николаевича там никто не видел. Карппа тоже ничего не слышал о нем.
— Кто знает, что они с ним сделали, — нахмурился Поавила. В избе наступила гнетущая тишина.
Все долго молчали. Наконец, Поавила нарушил молчание, попросив соседей помочь ему погрузить тушу лошади на сани.
— Надо отвезти куда-нибудь… Хоть на самих себе.
— Ну ты брось это. Ишь какой гордый! — сказал Хёкка-Хуотари. — Хуоти, наверно, еще у нас. Микки, сбегай скажи ему, чтобы запряг нашу Лийну и приехал сюда.
Солнце уже зашло, когда Поавила вернулся из леса, куда он отвез тушу своего мерина. Конину в Пирттиярви не ели даже в самые голодные годы. Хуоти отвел Лийну домой. Иро ждала его у ворот конюшни. Видимо, услышала звон колокольчика и побежала встречать…
Ночью Поавила долго не мог заснуть. Заметив, что Доариэ тоже не спит, он тихо сказал ей:
— А избу мы с Хуоти построим, что бы там ни было.
Доариэ вдруг схватила мужа за жилистую руку и прижалась лицом к его плечу.
— Ты плачешь? — повернулся к ней Поавила и стал утешать: — Брось. Будет у нас еще конь, если только бог здоровья даст.
— Тяжелая я, — с трудом выдавила Доариэ.
Поавила долгое время не мог сказать ни слова.
— Этого лишь не хватало, — наконец, буркнул он таким тоном, словно жена была виновата. — Хуоти уже взрослый.
— Только бы не родился с зубом во рту, — вздохнула Доариэ. Она вспомнила, как покойная свекровь рассказывала о рождении Поавилы: «Под Кемью я его родила. Мы с мужем моим ходили просить милостыню. Заморозки тогда большие были по всей Карелии, весь хлеб вымерз. И родился он с зубом… А кто появится на свет с зубом… да еще в дороге, тому век суждено горе мыкать». Доариэ искренне верила в эту примету, ведь ей самой суждено страдать и мучиться вместе с Поавилой до самой смерти. Хотя бы дети оказались счастливее.
Хуоти тоже не спал и слышал все. Ему было как-то неловко. «В такие-то годы…» И в то же время было жалко отца и мать. Ведь они сами переживают.
Поавила был просто убит признанием жены. Прежде, в молодые годы, когда жизнь еще шла как по накатанной лыжне, он только улыбался про себя, ожидая рождения очередного ребенка. Теперь ему было не до улыбок. Он был так расстроен, что даже толком работать не мог, хотя все время вроде был чем-то занят. Он вспоминал прошлое. В памяти вставали то ленсман, отобравший у него короб с товарами, то сухорукий сын Хёкки-Хуотари Олексей, утопившийся в озере, то магистр Канерва… Но свою часть риги он все же успел разобрать до возвращения Хилиппы из Каяни. Бревна он свез к месту строительства новой избы.