Воздух, как и всегда на вересковой равнине, не был совершенно спокоен. Это не был в полном смысле этого слова ветер или даже ветерок – скорее, холодный поток, обтекающий любой встречающийся на пути предмет. Чтобы защитить спину от его леденящего прикосновения, я соорудил заслон из мотоцикла и веток кустарника. Завернувшись в одеяло, я сидел на сумке с подветренной стороны этого импровизированного заграждения, и мне было достаточно тепло и удобно.
Я посмотрел на часы – почти восемь. Ночь была чудесная, ясная, небо сияло белыми звездами. Из созвездий Северного полушария я знал только Большую Медведицу, а из звезд – Полярную и мерцающую на востоке-юго-востоке Венеру. Жаль, не догадался купить карту звездного неба, чтобы скоротать время.
Внизу открылась дверь кухни, отбросив на землю прямоугольник света. Темный силуэт Сесила несколько секунд постоял в освещенном проеме, потом шагнул во двор и захлопнул за собой дверь. В темноте я не мог его видеть, но не сомневался, что он отправился к своей бутылке.
Я съел кусок пирога, а немного погодя – плитку шоколада. Время шло, ничего не происходило. Иногда по дороге за моей спиной проезжали машины, но ни одна не останавливалась. Перевалило за девять вечера. Полковник Беккет, должно быть, ужинает в своем клубе, и я преспокойно мог бы поехать и позвонить ему. А впрочем, утром он все равно получит мое письмо.
Дверь кухни снова отворилась, вышли два или три конюха, освещая фонариком путь к уборной. Наверху в незаклеенной части окна появился свет – наступило время ложиться спать. Откуда-то выполз Сесил и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом окна погасли.
Спустилась ночь. Час проходил за часом, поднялась и ярко засияла луна. Я созерцал первозданные вересковые равнины, и в голове у меня мелькали довольно неоригинальные мысли – например, как прекрасна земля и как отвратительны ее человекоподобные обитатели. Жадный, злой, жестокий, властный хомо сапиенс! А ведь «сапиенс», как это ни смешно, значит мудрый, разумный, рассудительный… Такая замечательная планета могла бы дать жизнь более доброму и умному человеческому роду. Едва ли создание Эдамса или Хамбера можно назвать шумным успехом.
В четыре часа я съел еще шоколада, запил его водой и представил себе свою ферму, купающуюся в лучах горячего полуденного солнца за двенадцать тысяч миль отсюда. Когда я покончу с ночным сидением на ветреных склонах холмов, меня ждет нормальная размеренная жизнь.
Мало-помалу холод проникал через одеяло, но мне было не намного хуже, чем в ледяной спальне хамберовской конюшни. Я зевнул, потер глаза и стал высчитывать, сколько секунд осталось до рассвета. Если солнце, как ему положено, встанет без десяти семь, это будет сто тридцать раз по шестьдесят секунд – шесть тысяч семьсот восемьдесят мгновений – до наступления четверга. А сколько до пятницы? Я сдался и бросил это занятие. Скорее всего в пятницу я все еще буду сидеть здесь, если повезет – не один, а с человеком Беккета, который сможет разбудить меня, когда появится фургон.