Инга лежала плашмя. Ей было больно и страшно поворачиваться. Ей казалось, будто упругий полый шар перекатывается в боку, когда она чуть-чуть меняла положение. Она боялась, что шар сожмет сердце пли горло и задушит ее.
Покашиваясь на доктора Штум а, она говорила, осторожно дыша:
— Но потом началось это прокалывание второй, третий раз, все в одно и то же место… Ужасно!.. Я больше не дамся… Не дам себя мучить… Нельзя ваши правила распространять на всех. Я не правило. Я исключение… Мне больно… Вы говорили — я буду в футбол играть, а я еще не подымаюсь с постели. Знаете, как это называется? Это свинство…
Чтобы сберечь заряд своего раздражения, она отвернула лицо от Штума.
— Вам ведь ясно писал ваш коллега, — сказала она в стенку, — вы не имеете права!.. Я убегу…
Она потихоньку взглянула на него. Он был серьезен. Он слушал ее вдумчиво — не как ребенка и даже не как больного, — ему хотелось почувствовать ее доводы.
— Нельзя прекращать вдувания, — сказал он, — Сегодня газ пошел. Я вдул пятьдесят кубиков. Надо продолжать. Надеюсь — мы обойдемся без пережигания спаек.
— Мне о вас так хорошо говорили, — чуть-чуть мягче сказала Инга.
— Поддуем немного сегодня вечером, — улыбнулся он.
— Милый, — сказала она умоляющим голосом. — Я вас очень люблю. Я вас так люблю! Ну, как хотите, так и люблю… как вы хотите? — спросила она тихо. — Хотите?
Она с опаской приподняла и протянула руку.
— Только прошу вас: не надо больше колоть!
Он погладил ее кисть. Черт знает, как ему напоминала Инга жену! Когда она зажмурилась и крашеная каемка ресниц подернулась заблестевшей нитью слезы, он почувствовал, что сейчас наклонится и прижмется щекой к ее лицу. Но вместо этого он произнес наставительно:
— Есть только один способ борьбы с туберкулезом: позиционная война. Больной должен окапываться и постепенно сжимать траншеи вокруг противника. Шаг за шагом.
— Ах, ведь никто не знает, как должны вестись войны. Иначе они не проигрывались бы. А вы — швейцарец и никогда не воевали.
— Я стоял всю мировую войну в горах, на позициях, — возразил Штум. Он осанился, и его губы поползли книзу, как от обиды.
— Нет, вы — не солдат!
— Это можно установить только на поле сражения.
Он, кажется, всерьез обижался. Еще минута — и он заговорил бы о Вильгельме Телле. Она засмеялась — беззвучно, чтобы не вызвать кашля.