Пусть самое худшее, думал Децкий позже, пусть на завод придут дознаваться. Неприятностей доставят много, это само собой. Поползут сплетни, завистникам в радость будут шептать: дыма без огня не бывает, Децкий — вор, Петр Петрович — вор, Паша покойный — тоже был вор, грабили завод, чужим трудом себе дачи, машины, барахлишко сбили. Да, сбили, а ты докажи, что сбили! Ну, ославят на весь город, с заводика придется сматываться, да ведь и так решено сматываться. И господи, вот так ужас, вот так страх — слова дураков; потрепятся и замолкнут. А что репутация подмокнет, так черт с ней, с репутацией, он в министры не целит. А уж что частное следствие не поощряется, так тут извините: милиция эти двенадцать тысяч вовек не вернет — сил не хватит сыскать, а не дай бог сыщет — все равно не вернет, еще и другие отнимет. Так что, спасибо за звонок, гражданин Сенькевич, — приготовимся — и в обморок не упадем.
Децкий зашел к сыну — Саша читал.
— Э-э, брат, спать пора, — весело сказал Децкий.
— Еще полчасика, папа. Самое интересное место.
— Ну, если самое интересное, — согласился Децкий. — Только честно полчасика, — и повернулся уйти.
— Папа! — окликнул Саша. — А что такое смерть?
Децкий удивленно взглянул на сына.
— Смерть, — сказал он, — это, сынок, конец жизни. Небытие, вечный мрак, ничто.
По глазам сына Децкий видел, что тот не понимает. А кто понимает? подумал Децкий.
— Смерть — это больно? — спросил Саша.
— Наверное, — ответил Децкий. — Живые не знают, мертвые не рассказывают.
— Дяде Павлу было больно?
— Ему — да! — сказал Децкий. — Ему было больно. А может быть, и нет. Ведь он не знал. Он не успел испугаться.
— Папа, — вдруг с затаенным страхом попросил сын, — ты не езди на машине.
Этот страх передался Децкому; он почувствовал оледенение всех клеточек тела, моментальную остановку бега крови, биений, пульсаций, всего творчества организма, но спустя миг все задействовало, заработало, вернулось в прежнее живое движение.
Децкий улыбнулся.
— От судьбы, Саша, никто не уходит, — сказал он. — Самолеты разбиваются, корабли тонут, в кого-то молния бьет, другой лежит на печи ему сердце отказывает… Всех бед не опасешься. Ты не волнуйся, сынок, я буду очень осторожен, еще внуков твоих понянчу…
Децкий прошел в спальню, разделся и решил спать. Но лег — и нашло к нему страхов. Стало страшно, что самого могут убить, как убили Павла. Пусть не так, так он не поддастся, но мало ли как можно убить. Стало страшно, что засудят, посадят, и останется Сашка без отца, только с Вандой, вдвоем на один ее окладик. Набедствуют, настрадаются, и неизвестно, кто из него вырастет в таких условиях. Тут же Децкий зарубил в памяти, что необходимо в ближайший день-два превратить в деньги вещи подороже, а деньги спрятать, хотя бы Адаму на хранение отдать. Если уж случится беда, то Саша за его глупость страдать не должен. Пришло и сожаление, что впутался в махинации; а жил бы спокойно, не рвался бы за тысячами, так и не боялся бы сейчас тюрьмы и горя.