Крылья Алого Князя молнией метнулись вперед, и голова Тирана, как перезрелый арбуз, ударившись о каменный пол, брызнула на вновь почерневшую стеклянную стену фонтанчиком крови и мозгов Бессмертного. Ласковый голос, негромко, но мощно заливая обертонами огромный зал, скорее сравнимый со звуками органа, нежели с человеческой речью, ответил своему встретившему, наконец, свою судьбу и внезапно онемевшему собеседнику:
– Что ты за тварь…
>“…Проникающие пространства в узком векторе указанной фазы уточняют аппроксимацию скользящих вероятностей и настоятельно рекомендуют Могущественным незамедлительно нейтрализовать фактор присутствия дикой формы на архоиде и прилегающих к нему буферных областях. По уточненным событийным оценкам, наличие данного фактора в трех четвертях вектора приведет к фатальным последствиям на завершающей стадии формирования яйца.
Малое гнездо предлагает Могущественным слиться в единении…>”
«Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими».
Благая Весть
Великий Разлом, словно сами каменные ладони Земли, сомкнувшись, бережно несет в себе каплю жизни, встречая и провожая навсегда воды великой реки. Капризные ветры гонят волны от каменистого берега на восток, мешая рыбакам вернуться домой со своим уловом. Не этот ли ветер привел сюда Назаретянина?..
Симон ворочался на неудобной, давно высохшей и побуревшей травяной подстилке, брошенной под раскидистой сикоморой. По мере того как блекли лучи опускающегося в багровые тучи солнца, он подмечал, как за покосившимися кольями давно рухнувшей ограды, приваленными осколками валунов, отделяющими их пристанище от пыльной дороги, редкие запоздалые жители Галилеи спешат вернуться в Капернаум. Город, лежащий в получасе ходьбы на север от давно заброшенной рыбацкой хижины. Братья возились возле очага, куда Андрей еще при свете дня навалил крупного сухого хвороста. Симон устал. Он думал об Учителе, который никогда не устает. Он думал о слухах об Иоанне, голову которого слуги царя бросили к ногам молодой распутницы. Ему было жаль их всех. А особенно жаль Учителя. Он пытался убедить себя в том, что эта жалость и есть искорка костра той самой огромной всепоглощающей любви, о которой говорит Учитель. Но чувствовал предательскую соленую примесь вкуса страха на губах. А страх и любовь несовместимы. Прибившаяся к ним вчера бродячая собака подняла отчаянный лай из придорожных кустов. И вслед этому лаю из темноты показалась высокая фигура путника, с головой укрытого длинным, до самой земли, черным покрывалом. Его посох бесшумно коснулся каменной россыпи на обочине. Не было слышно даже шарканья его ступней об остывающую, вытоптанную уже до него сотнями ног землю. Было в нем что-то неестественное, что-то неправильное. Черный балахон, как будто только что выстиранный в водах Галилейского моря и заново выкрашенный. Без следов пыли даже на обрезе, скользящем по земле. Кому вообще может прийти в голову красить виссон в черный цвет и обматываться им с ног до головы? Симон вскочил на ноги, преграждая дорогу незнакомцу. Но в этот момент рука Учителя легла ему на плечо.