За месяц до убийства Кирова к Иовлеву, секретарю председателя Леноблисполкома П.Струппе, пришла жена одного из ответственных сотрудников НКВД и рассказала, как ее муж с сослуживицами в ее присутствии обсуждали во время пьянки предстоящее убийство Кирова. Заботливый муж после этого упрятал опасную свидетельницу в сумасшедший дом.
А блюстительница чистоты партийных риз А.Кирилина все еще не исключает “элемент трагической случайности”. Нет, Николаев оказался в Смольном 1 декабря 1934 года столь же случайно, как пресловутый рояль в кустах. Простым людям, в отличие от историков партии, все было ясно уже тогда. И сразу же после убийства Кирова пошла гулять по Ленинграду частушка:
Эх, Огурчики да помидорчики…
Сталин Кирова убил в коридорчике.
Как пишет А.Антонов-Овсеенко в “Гудке”, чекисты долго натаскивали Л.Николаева науськивая его на Кирова. Озлобленному неудачнику дали понять, что такие черствые вожди, как Киров, подрывают партию изнутри, поэтому необходимо спасти партию, избавить ее от опасного врага. К политическим Мотивам добавили и личный: Николаеву намекнули, что Киров состоит в интимной связи с его женой, Мильдой Драуле.
Кстати, вполне возможно, что это вовсе не было выдумкой. Как утверждает А.Т.Рыбин, жена Кирова М.Л.Маркус была “женщиной неуравновешенной, страдающей отклонениями в психике и по состоянию здоровья весьма слабой. По этой причине Киров имел знакомых женщин в городе и под Ленинградом”.(“Русский Вестник”, 1991, №4). Очень мило, конечно, звучит: не только в городе, но и в окрестностях. Одного города Кирову, при его темпераменте, было мало. Находившийся в ссылке бывший секретарь Орджоникидзе В.Панкратов сказал, узнав о гибели Кирова: “Если его убил Сталин, он теперь всех нас уничтожит. Если Сергей Миронович погиб из-за женщины – это другое дело” (“Гудок”, 13 апреля 1989). Зная нравы Кирова, Панкратов, таким обаразом, допускал, что Киров мог погибнуть из-за женщины.
Л.Николаев был маленьким человеком с большими претензиями. В своем дневнике он писал: “Я пришел в этот мир, как новый Желябов. Я совершу освободительный акт и спасу Россию”. Но, по верному наблюдению Ницше, “одно – мысль; другое – дело, третье – образ дела”. Преступник, который был на высоте своего дела, когда совершал его, не выносит образ уже совершенного дела. Так произошло и с Николаевым: сразу же после убийства он впал в истерику, а когда в Ленинград прибыла следственная комиссия с самим Сталиным во главе, Николаев на первом же допросе повалился на колени и указал на чекистов: “Это они меня заставили! Четыре месяца меня ломали! Они сказали мне, что это нужно партии и государству”. Свидетелями этой сцены были второй секретарь Ленинградского обкома Чудов, выражавший уверенность, что Николаева сразу же после этого прикончили, и областной прокурор Пальгаев, который застрелился, поняв, что услышанное все равно будет стоить ему жизни (“Гудок”, 12 апреля 1989).