Суровая сибирская зима окончательно вытеснила осень. Непрерывно шел снег, его уже навалило по пояс. Ахмад сделал широкую деревянную лопату, и по утрам расчищал подход к зимовью и двор, выбрасывая снег за изгородь, где его собралась уже целая гора.
Часто выходил на охоту, стрелял зайцев, а вот добывать соболей и горностаев не решался. Дробь могла продырявить шкурки, да и потом Ахмад не умел их обрабатывать. Он слышал, что жировой слой снимают с пушнины грубой ржаной мукой, но муки у него было мало, и расходовать ее на такую операцию он считал излишней роскошью.
Один раз подстрелил олениху, она завязла в снегу и не могла убежать от охотника. Она была небольшая, но пока Ахмад дотащил ее до своего жилья, как говорится, раз десять умылся потом. Он посмотрел в безжизненный сиреневый глаз оленихи, и ему стало досадно, что убил красивое животное. Но как бы то ни было, целый центнер свежего мяса надолго решал проблему питания. Ахмад жарил его, варил, заморозил и подвесил под навесом, куда не могли дотянуться грызуны.
Время шло незаметно, сколько он прожил в тайге, Ахмад мог сказать лишь приблизительно; дням он давно уже не вел счет, да оно и невозможно было в его положении.
Морозы крепчали, в тайге слышно было, как лопались от них деревья, крепкий наст лег поверх снега, и по нему можно было ходить, не опасаясь провалиться.
По ночам к зимовью подходили волки, выли, словно жалуясь на свою нелегкую судьбу, но днем человека не беспокоили, может, опасаясь ружья, а может, гнал их инстинктивный страх перед людским могуществом. По утрам на снегу отпечатывались цепочки следов, но Ахмад не мог определить, кто прогуливался близ его зимовья. Этой науке ему еще предстояло учиться.
Одиночество томило его. В лагере, когда он постоянно находился среди заключенных, ему часто хотелось уединения. Посидеть, побыть наедине со своими мыслями, никуда не спешить и не откликаться на чьи-то вопросы и замечания. Там такой возможности не было. Теперь же одиночества было в избытке, и оно оказалось столь же мучительным, как и жизнь среди скопления людей.
У Ахмада Расулова начались галлюцинации. То ему казалось, что в зимовье кто-то прячется в темных углах. Он осматривал их, никого не находил, но тревожащее его чувство не проходило. В тайге часто слышалось, будто кто-то зовет его, и голос звучал так явственно, что он откликался, но молчание было ему ответом. Иногда среди деревьев появлялась какая-то фигура, Ахмад шел ей навстречу, но скоро замечал, что на снегу нет никаких следов.
Он понимал причину таких видений и стал опасаться, что рассудок может не выдержать. Хорошо было бы завести собаку или кошку, но где их возьмешь в таежной глухомани, да еще в суровую зимнюю пору. Ахмад посетовал на свою недогадливость: надо было попросить щенка у староверов, наверняка, они не отказали бы ему, но, как говорится, задним умом все крепки. Мог ли он тогда предвидеть, что одиночество — тоже испытание даже для душевно стойкого человека?