Я так думаю.
Я слушал Ахмада Расулова с открытым ртом. Сам бы я никогда не додумался до такого религиозного толкования. Наверное, в этом тоже проявилось влияние многолетнего одиночества, когда подсознательная тяга к людскому обществу вылилась в форму таких вот откровений.
— А как же хадисы? — полюбопытствовал я. — Ведь это из исламской религии. Значит, мусульманского в тебе больше?
— Может и так, — согласился он. — Но я не считаю это преимуществом.
Мои товарищи с большим вниманием слушали таежного отшельника. Для них его речи были подлинным откровением.
— Ты здесь живешь один, — размышлял я вслух. — В жизни каждого человека бывает последний час. И, наверное, не все равно: встретишь ты его сам по себе, или в окружении родственников и близких тебе людей?
Старик не согласился со мной.
— Звери мудрее людей. Они не клевещут друг на друга, не гонятся за должностями, не занимаются накоплением благ. Они довольствуются тем, что удалось добыть. Главное, чтобы был сыт. А ты посмотри, как они умирают? Они не превращают смерть и похороны в спектакль. Почувствовали, что пришел конец их земному существованию, забиваются в укромное место в тайге, там расстаются с жизнью. Так и человек; он и кончина должны встречаться наедине. Это касается только их двоих, его самого и смерти.
Я уже решил для себя: когда придет мой смертный час, так же, как звери, уползу в тайгу и там испущу последний вздох. Это если хватит сил. Ну, а если нет, что ж, пусть это зимовье будет моим последним пристанищем, хорошо бы поджечь его и сгореть вместе с ним.
— А вот это зря, — не согласился Лешка. — Зимовье в свое время приютило тебя, ты из развалюхи вон какое жилище сделал, так пусть оно и другому какому отшельнику послужит. Похоронит он тебя вон под той громадной лиственницей и будет жить, поминая тебя добрым словом. Разве плохо?
— Неплохо, — признался Ахмад Расулов. — Память о добре, она подчас долговечнее иного каменного памятника бывает.
Признаться, мне не очень хотелось вести разговоры о смерти в присутствии старого человека. Для нас, тридцатилетних, рассуждения о ней, вроде философского мудрствования, а когда человеку за восемьдесят, тут совсем иное дело. Это уже конкретная тема. Как бы ни огорчить старика такой беседой! Но Ахмад Расулов так спокойно излагал свои взгляды о жизни и смерти, что я успокоился, но все же попытался перевести разговор на другую тему.
Я подыскивал ее, и меня осенило.
Ахмад по-русски говорил правильно, свободно выражал свои мысли, только медленно, подбирая каждое слово. Оно и понятно, за долгие таежные годы мало приходилось ему разговаривать с людьми.