Размышления. Изречения (Ойзерман) - страница 30

Марксизм, разрабатывавший теорию освободительного движения пролетариата, был далек от научного понимания действительных интересов этого класса, поскольку приписывал ему стремление установить свое политическое господство и более того: превратить государственную власть в диктатуру пролетариата. Как свидетельствует исторический опыт XIX–XX вв., действительным выражением интересов пролетариата стал в одних странах – тредюнионизм, в других – социалдемократизм, в третьих – анархо-синдикализм. Исключение – Россия, в которой произошла Октябрьская революция, названная социалистической, пролетарской. Но и здесь, в нашей стране, марксизм лишь формально стал идеологией рабочего класса, формально, поскольку социалистическое учение Маркса и Энгельса в принципе несовместимо с тоталитарным государством, установленным в результате революции большевистской партией.

В годы так называемой диктатуры пролетариата (диктатуры от имени пролетариата, диктатуры над пролетариями и всеми трудящимися) мы, образованные люди, профессора университетов, оболваненные идеологическими штампами, бездумно повторяли ленинский слоган: «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», не сознавая того, что эта броская фраза вождя, считавшегося чуть ли не единственным творческим марксистом, явно противоречит марксизму, материалистическому пониманию истории, а также обычному, здравому рассудку, так как ни одна, даже самая научная теория не может быть всесильной, т. е. всемогущей. Безбожник Ленин приписывал марксистской теории божественный атрибут. Впрочем, он далеко не всегда говорил то, что думал, продумал, осмыслил.

Если такой гениальный писатель и незаурядный мыслитель, как Альбер Камю, задается вопросом – стоит ли жизнь для того, чтобы жить? – это свидетельство не только пессимистического умонастроения или назревающей душевной болезни. Это вопрос, который в условиях современной цивилизации неизбежно встает перед мыслящим, мужественным человеком, осознающим глобальный экологический кризис, который сплошь и рядом игнорируют правительства.

Знание несравненно более широкое понятие, чем наука. Непонимание этого совершенно очевидного, а также доказываемого самой наукой факта (достаточно указать хотя бы на повседневный, обыденный опыт, формирующийся уже в дошкольном возрасте, на овладение в этом еще не знающим азбуки родного языка возрасте этим языком, на знание, проистекающее из межличностного, не связанного с научным познанием общения и, наконец, на такую сокровищницу знания и даже мудрости, как художественная литература и искусство в целом) – глубинный источник так называемого сциентизма, который, отрицая возможность достоверного вненаучного знания, возвышая, возвеличивая науку, объявляя ее единственно возможным подлинным знанием, в действительности противопоставляет ее жизни, многообразию опытного знания и, больше того, реальному процессу развития самого научного знания.