Матвей, заработавший на этой публикации какую-то сумму, слушал отца с невозмутимым видом, и именно эта невозмутимость обезоружила отца и доконала: он понял, что сын безвозвратно вышел из-под его влияния, и дальше будет делать всё, что сочтёт для себя выгодным.
После разговора с сыном Анатолий Маркович вернулся домой совершенно разбитым. Хорошо, что эту неделю он был здесь один – Роза уехала в другой город навестить престарелую тётушку, иначе жену эти события могли бы просто свалить: она давно страдала гипертонией.
Анатолий Маркович достал из бара водку, но затем передумал, накапал себе изрядную дозу валерьянки и улёгся в постель.
Уснул он не сразу. Мысли, роящиеся в голове, были очень безрадостными. Он думал о том, что все его собственные достижения теперь обесцениваются и опрокидываются стыдом за сына. Исчезает очень важная внутренняя опора, которая держала его с самого начала, помогая преодолевать все трудности. Всё, что он имел за душой, было вложено в авторитет и имя в науке. Это было немалым капиталом, с которым можно было без проблем устроиться в Израиле, в любой европейской стране или даже за океаном.
Анатолий Маркович вспомнил, как во время массовой эмиграции он приехал в столицу к другу детства – весьма популярному киносценаристу и драматургу. Они долго сидели у него на крохотной даче в Пределкино, обсуждали ситуацию, говорили об известных знакомых, которые уже отбыли на землю обетованную или собирали чемоданы.
Друг с самого начала заявил о своей непреклонной позиции:
– Видишь ли, Толик! – сказал он. – Я не уеду никуда. И не потому, что отрекаюсь от крови, и не потому, что опасаюсь остаться не у дел – ведь моя профессия не так востребована, как твоя.
Дело в том, мой друг, что я насквозь – русский еврей, причём – безнадёжно русский: я не знаю другого языка, я не знаю другой культуры, другого уклада жизни. И, честно говоря, даже не хочу знать, чем бы это ни обернулось в конце-концов. Я к этой земле пуповиной прирос.
Вижу, что и тебя сомнения гложут, иначе ты бы ко мне не приехал – так ведь?
– Считай, что я перед тобой исповедуюсь, – признался Уринович. – Это не сомнения, это – искушения!
– Ты прав! – согласился друг. – Искушения велики. Но я уверен, что ты и сам прекрасно понимаешь, что не впишешься душой в ту жизнь, которая тебя может ожидать. Чем старше дерево, тем труднее его пересаживать. Ты же не упакуешь в чемодан свой институт с его людьми, с которыми работал тридцать лет!
Драматург с лукавинкой посмотрел на Уриновича:
– Прости, Толик, за нескромный вопрос – деньги у тебя есть?