«Парашют у него там, что ли?» – мелькает в голове у капитана.
А старик, взглянув Василию в лицо, останавливает его вопросом:
– Ты, случайно, не капитан Рубахин?
– Да, – собирается кивнуть Рубахин, но вместо этого снопом валится вперёд…
Дальше ему кажется, что незнакомец сходу берёт его на известный приём, заставляя неловко согнуться и бежать вперёд, мелко перебирая ногами. При этом Василий не ощущает ступенек и бежит, словно по воздуху, потом – тьма …
***
Рубахин приходил в себя очень тяжело. Как будто из чёрной и вязкой трясины пробивался пульсирующий родничок сознания, медленно возвращая его к действительности.
Первое, о чём подумал Василий – не осталось ли у него хоть немного водки.
Возвращалось и ощущение пространства: Рубахин понял, что лежит, распластавшись на чем-то твёрдом и гладком.
Где же он, что за хрень творится?
Василий, собрав остатки воли, открывает глаза. Он лежит на каменном зеркале. По чёрной блестящей поверхности, со стороны рубахинского затылка, змеятся отражения света. Они именно змеятся, извиваясь и вздрагивая, как отражение костра в ночной озёрной глади. С трудом фокусируясь, зрение Рубахина выхватывает из темноты ряды исполинских серых колонн, уходящих вверх, в беспросветный мрак.
Чтобы увидеть источник света, нужно повернуть голову. Рубахин лихорадочно пытается хоть что-то сообразить или вспомнить, но у него ничего не получается. Картина перед глазами явно выходит за пределы не только его опыта, но даже и воображения.
Самая умная из панически зудящего роя мыслей – кошмарный сон.
«Вот причудится же такое! – цепляется за удачную мысль Василий. – Это же всё бред! Бредятина чёрная…»
Но зеркальная твердь под ним и исходящий от неё мертвенный холод ощущаются вполне реально. Василий чувствует их левой щекой, рёбрами, коленями, ладонями рук.
С этими ощущениями понемногу возвращаются и силы. Рубахин, напрягаясь, встаёт лицом к свету. Метрах в десяти ярко горит огромный камин. Слева от камина – стол, за которым сидит длинноволосый и бородатый старик. Желтые отблески пламени пляшут в его прозрачной седине, образуя мерцающее подобие нимба.
Василию, дрожащему крупной мучительной дрожью от холода и похмелья, невольно приходит ещё одна вполне трезвая мысль.
«Может, я уже подох?» – тоскливо думает Рубахин и не может ни подтвердить, ни опровергнуть этой мысли – он ещё ни разу не умирал.
Рубахин на неверных ногах направляется к столу.
Больше просто некуда.
Пока он шёл, старик за столом читал какой-то странный свиток, словно не замечая приближения долговязой фигуры в милицейском бушлате. Но, как только Василий оказался рядом, он поднял на него неожиданно ясные глаза и молча указал ими на кресло с изогнутыми резными ножками – напротив стола.