Тут я вспомнил про так и непонятый мной пассаж из «Трех столиц» Шульгина. Тот, что про сложившееся в триэсэрии саморазделение публики на более чистую в первом вагоне и ту, что попроще – во втором. Рассказал про это Александре – и получил, наконец, удивляющий простотой ответ:
– Да по привычке!
Оказывается, до революции первые вагоны трамваев были вагонами первого класса. Для Шульгина и его читателей-эмигрантов, в отличие от меня, данная «мелочь» представлялась очевидной и не требовала объяснений.
Между тем дома вокруг становились все выше и солиднее, поток людей на тротуарах дошел до состояния «впору ставить знаки приоритетов и разметку движения по полосам», а плотно забитая гужевым транспортом дорога подсказывала, что слухи о забое всех лошадок на мясо оказались сильно преувеличенны. Мы явно подъезжали к центру. Еще пара кварталов, и среди безликих, одетых в разные варианты темного сукна советских прохожих все чаще и чаще начали попадаться настоящие «леди и джентльмены». Мужчины под зонтиками, в изящных пальто, идиотских канареечных ботинках, дамы в шляпках и шубках из хороших мехов, с огромными лакироваными сумками в руках.
Преобразились и магазины. На многочисленных рекламных плакатах – неожиданный отблеск импортного лоска и НЭПовской роскоши. В витрине кондитерской лавки все еще выставлены красиво выложенные мармеладом портреты вождей. В галантерее – Маркс и Энгельс в окружении изящных дамских комбинаций, похоже, модницы еще не осознали, что следующий шанс купить красивое белье представится только когда они станут бабушками. В светящемся окне огромного, занимающего целый квартал торгового центра[257] – рисунок ромашки, в центре которой лицо девочки с большими черными глазами, по кругу идиотская реклама – «Есть дороже, но нет лучше пудры киска-лемерсье».
Неожиданно Александра толкнула меня под локоть и показала на короткий рядок торговок всякими мелочами, спасающихся от мороси под козырьком ТЦ:
– Смотри, смотри! Сам стоит!
– Кто, где?! – я с трудом оторвался от калейдоскопа рекламы.
– Да Солодовников же, младший! Вон, справа, в высоком картузе!
Пролетка уже миновала удобное для обзора место, но я успел разглядеть сгорбленного мужчину, чей возраст и вообще внешний вид не давали определить запущенные до кудлатости усы и борода. Однако род занятий не вызывал сомнений – он продавал с рук какие-то коробочки, крема или духи, точнее не разобрать.
– Чем же он знаменит?!
– Ты что, правда не знаешь?! – вскинула брови вверх Саша. – Сын бывшего владельца вот этого самого пассажа. Только представь, его отец по завещанию оставил городу двадцать миллионов рублей. Это еще перед войной!