Ночной дозор (Опперман) - страница 12

с гор ночных прилетит гигантская птица,

птица седая?

Слышен распластанных крыл серебряный трепет,

и с грозным клекотом мандариново-красный клюв

волны треплет.

И, взмахнув тяжелыми от воды крылами,

назад, к горам устремится, песню огня

вознося над нами.

СЦЕНАРИЙ

Вот - фотоснимки, и в том числе

ванная комната. Сын - в петле.

Моцарт стихает. Лишнее. Вздор.

Сцена меняется. Дом и двор.

- Повесился ночью... Кто виноват?

Не с девушкой ли получился разлад?

- Не валите напраслину на паренька.

Дело не в девушке. Наверняка.

- Бывает, что сын ненавидит отца.

Часто ль наказывали сорванца?

- Ничего и в помине такого нет:

учился музыке несколько лет...

- Мадам, выкладывать правду пора.

- Ах, это все природы игра!

Из четырех сыновей - один

лишь он темнокожим был, господин!

Вот - фотоснимки, они со мной:

трое белых братьев, четвертый - цветной.

ЗАБВЕННЫЙ

Рассветным сумраком в отчаянии рыща,

он щель нащупывал, в которой бы сквозь тьму

ему забрезжили былые пепелища

хоть что-то из того, что памятно ему.

Когда над родником склонилась Тонженани,

он рассмотреть успел сквозь дно ее зрачков

кувшин под деревом, наполненный заране,

густые заросли хвоща и тростников,

кусты акации, которые тонули

в рассыпчатой пыльце полуденных лучей,

на миг застывшего в траве самца косули

но все оборвалось: она вошла в ручей.

И, прежний город потрясенно узнавая,

он увидал его глазами старика:

там влагой утренней курилась мостовая,

и тысячи подошв спешили до гудка

к станкам, - и стая голубей, взлетев от форта,

скользила к рынку, и тумана полоса

над спящею рекой была еще простерта,

и дым фабричный возносился в небеса.

Тигровой молью тьмы, воспоминаньем блеклым,

забвенным шорохом довременных лесов,

так и скитается, и жмется к темным стеклам,

к воротам и дверям, закрытым на засов.

НОЧНОЙ ДОЗОР СТАРИКА

Там выдра, юрко выскользнув из норки,

обнюхивает травы на пригорке,

в ночи рыдает, словно домовой,

и в изгороди рыскает живой;

но в дряхлом доме - тишь; впотьмах неярко

еще пылает фитилек огарка

над мертвецом; так лишь луне дано

над парусником, что пошел на дно,

искриться, - над волнами, что со злостью

швыряются адамовою костью.

Во мрак последним жестом старика

к отдушнику протянута рука,

по стенам виснут грузно и понуро

козлиные рога, удавья шкура;

и пожелтевших рам суровый ряд,

из коих предки пристально глядят;

их взоры строги и проникновенны,

их крови жар в мои стучится вены,

но, так и не вместясь в рассудок мой,

он рвется в бой с бушующею тьмой.

От старика они уходят в ночь,

как семена от оболочки прочь: