Первое желание: я хочу знать истину, я хочу подняться вверх по реке забвения, я хочу, чтобы мне показали дно мешка.
Исполнено.
Второе желание: я хочу забыть ее, никогда больше не думать о том, что я увидел, забыть историю про мальчика, забыть эту историю о трех желаниях, забыть о том, что у меня есть право на третье желание. Я хочу все забыть.
Исполнено.
Ты сохранишь свое право на третье желание, но, обещаю, ты никогда об этом не узнаешь. Все забыто.
А теперь спи.
Глава двадцать первая
КРИТИЧЕСКАЯ МАССА
Пока Дик находился в психиатрической больнице, Дорис регулярно его навещала. Каждый раз он умолял ее согласиться жить вместе, когда его выпишут. Он обязуется жить нравственно во время периода ремиссии, по окончании которого он будет заботиться о ней, как она заботится о нем сейчас во имя милосердия Христова. Он полюбит ее, он полюбит себя самого, и Бог полюбит их обоих. Тесса все равно ушла от мужа, поэтому их не смогут больше обвинять в прелюбодеянии. Этот довод убедил Дорис.
Они нашли трехкомнатную квартиру в Санта-Ане, в новом доме, расположенном посреди мексиканского квартала; должно быть, его архитектор считал свое творение примером гармоничного союза между модернизмом и народным стилем. На самом деле дом походил на идеальную тюрьму. Подземная парковка открывалась при помощи магнитной карты; расположенные внутри камеры позволяли консьержу наблюдать за тем, что происходит в холле и в коридорах; из спрятанных громкоговорителей доносилась приятная музыка. Для того, кто всю свою жизнь провел в частных домах и боялся скученности, это был странный выбор, но Дик никогда не жаловался и жил там вплоть до своей смерти.
Преимуществом этой новой резиденции было то, что в двух шагах от нее находились дом Тима Пауэрса, а также епископальная церковь, в которой Дорис отвечала за программу социальной помощи. Частью ее работы было отличать настоящих бедных, предмет ее забот, от наркоманов, готовых на любые фокусы, чтобы заполучить деньги, необходимые для очередной дозы. Напрасно Дик пытался объяснить ей, что наркоманы достойны жалости не меньше, чем бедные, тем более что они фактически нищие, Дорис считала их притворщиками и ненавидела. Занимаясь домашними делами, она рассказывала истории из жизни прихожан, похожие на все истории на свете: ненависть, любовь, соперничество, обман. Положительным героем ее рассказов неизменно был священник, который обратил Дорис в веру и которого она звала по имени, Ларри, заявляя, что была влюблена в него. Когда она призналась ему в этом, Ларри, имеющий жену, детей и даже внуков, ответил, что он не путает удовольствие с работой. Но даже после такого грубого отказа он остался для Дорис непререкаемым авторитетом. Она ссылалась на Ларри всякий раз, когда Дик, чтобы отдохнуть от приходских сплетен, пытался вовлечь жену в одну из тех теологических дискуссий, которые он считал необходимым вести, коль скоро живет под одной крышей с набожной женщиной. «Ларри сказал, что это глупости», — заявляла Дорис в ответ на его смелые аргументы, с помощью которых Фил надеялся показать ей гностический задний план ее веры. Он цитировал Священное Писание, но жена отвечала: «Я спрошу у Ларри, но это, должно быть, искаженная часть Библии». Всякий раз, когда Ларри и Дорис не нравился какой-нибудь стих из Библии, они объявляли его апокрифическим. Они совершенно не интересовались теологическими спекуляциями, борьбой мнений, возможностью прикоснуться к ереси. Как только Фил вторгался на эту территорию, Дорис хмурила брови и начинала резать морковку с таким упрямым видом, что продолжать дальше уже не хотелось. Жизнь рядом с умирающей оказалась не такой уж увлекательной, как Дик это себе представлял.