Они услышали немало таких историй и составили более-менее общую картину, останавливая внешне вызывающих доверие людей подальше от своего временного убежища. Задавая короткие вопросы и получая длинные иногда ответы.
Город был уже почти мертв, хотя по нему не били тяжелыми боеприпасами, а население в основном не трогали. Официально геноцида не было. В смысле, «миротворцы» мгновенно и без колебаний стреляли в ответ на любую угрозу или призрак угрозы, или когда им казалось, что угроза может появиться. Других арестовывали и уводили – о дальнейшей судьбе взятых никто никогда не знал, а ушедшие что-то узнать о своих близких просто не возвращались.
Но вроде бы действительно не хватали и не убивали всех подряд. Всегда имелся какой-то повод – иногда поверхностный, но хоть какой-то. Однако все равно жить здесь людям было не просто опасно, а опасно смертельно. «Убит на водопое» стало расхожим выражением. Не вызывающим улыбки даже у самых убежденных циников. «Выбили дверь, ворвались в квартиру… Человек восемь или девять, старшим у них Игорь, кажется, – он вон в том киоске 24/7 раньше сидел… Хозяев насмерть забили, старуху живой в окно, детей увели… Тот инженер на «Севкабеле» был, а она училка в той вон школе… Дочкам по семь-восемь лет было. Нет, никто не знает, куда…» От каждой такой истории хотелось начать действовать немедленно, не считая патроны, – но таких историй были многие и многие сотни, почти одинаковых. Сделать что-то пусть не для всех, но здесь и сейчас? Да, они к этому шли. Еще бы день, и они начали бы. Слаженная в стычках с настоящими бойцами тройка с автоматическим оружием в руках у каждого – да, это было по местным меркам немало. Они решили: «Завтра, вот здесь, у натоптанного спуска к воде», – и как раз в этот день встретились с шарящей по району группой отряда. Как раз у кладбища, кстати.
Да, во дворах росли кладбища. И лежали в мелких, сочащихся сладким запахом могилах не только убитые. За одну прошедшую неделю сами покончили с собой сотни человек в одном только этом районе: и старые, и молодые, не нашедшие в окружающем неожиданном безумии никакой перспективы, не видящие никакого шанса. И за то же самое время еще больше людей умерли от застарелых и вновь проявившихся болезней.
Службы «Скорой помощи» не было, «неотложки» не было, поликлиники и больницы по городу были почему-то почти без исключения сожжены всего за несколько дней: первых же дней без власти. Отдельные храбрые врачи и фельдшеры ходили по квартирам с охраной, но найти действующего врача оказывалось непросто. Хотя бы опять же потому, что телефоны были глухи, а каждый выход из-за защиты стальных дверей был риском. Аппендицит означал почти стопроцентную смерть, выкидыш означал смерть. Закончившийся у любого немолодого человека запас конкретных необходимых лекарств означал срыв в аритмию или гипертонический криз, а и то и другое, с заметно отличающейся от нулевой вероятностью, означало смерть.