– Боятся уже, гады. Боятся. И умнеют от этого, прям на глазах, – заключил немолодой капитан-резервист, который опекал двух раненых новичков, включая Николая и уже совсем доходящего старлея. – Чуют, что с ними будет. И вопли эти вот их, и стрельба даже – это именно от того, что чуют. Только не нравится мне это. Потому как я тоже чую: ох, не оставят они нас живыми. Захватят с собой, это вот самое. Никто не захочет свидетелей оставлять так много.
– Слишком много-то, – возразили ему сбоку. – Куда столько?
– И не говори, – со вздохом согласился капитан. – Сколько тут нас… А охраняют больно уж хорошо, не подберешься.
Тема побега была популярной. И, к слову, открытость и частота таких разговоров, при всех их, наверное, бессмысленности, убедила Николая, что провокаторов и стукачей здесь не так много, как показалось ему вначале. Все-таки офицеры. Или это не важно?
Капитан рассказал, что видел «на той стороне» минимум одно самоубийство: часовой на вышке несколько минут что-то нечленораздельно орал вниз своим, те отвечали – все более взволнованно. Затем там, наверху, хлопнуло, и потом его долго стаскивали вниз. Охрана в лагере, по его словам, регулярно сменялась, но каждый раз была смешанная. Вроде бы почти всегда из славян: украинцы и словаки, венгры и боснийцы, чехи и поляки. Старшие офицеры были раньше испанцы и португальцы почему-то, потом тоже стали восточноевропейцы. Порядка сразу стало еще меньше. Жестокости осталось так же. Немало. Про все остальное он тоже порассказывал, на правах старожила. Про режим и правила. Про организацию системы охраны и про то, как она менялась со временем. Про то, как принято обмениваться новостями.
Делать в бараке было особо нечего – на работы не водили с ноября. Поэтому разговаривали они между собой почти непрерывно. Вполголоса, сложившимися группами и группками по нескольку человек. Лично Николая больше всего интересовали особенности конкретных офицеров и рядовых охранников, от которых напрямую зависела жизнь каждого. Рука, чтоб ее, у него осталась всего одна. Но он не оставлял затаившуюся в глубине души надежду на некоторые другие свои навыки. В прошлой жизни он сумел «прокачать», «вскрыть» одного из первых на этой войне пленных врагов: убийцу с петербургской станции метро «Удельная». С того дня случилось столько всего разного и яркого, что он почти забыл все обстоятельства, но помнил сам факт. Впрочем, он держал это при себе. Ему никак нельзя было попадать в плен. Как человеку, имеющему пусть опосредованное, но реальное отношение к теме «поцелуя из могилы». Само существование которой – даже будь она не настоящая, а существующая всего лишь в виде слова, названия, – было опасностью для мира. Аргументом в политической, пропагандистской игре больших дядей. Искалеченный лейтенантик, коммедвзвода Поляновский не мог знать об этом ничего, кроме мутных слухов с наполненных бредом веб-страниц.